Ангел Варенька

— Я уже никакой не моряк, — Лев Александрович произнес это громко, отчетливо и с такой безнадежностью, что Альбина сразу перестала смеяться. — Еду на несколько дней в Ленинград, а затем ложусь в госпиталь и увольняюсь в запас. Вот в последний раз надел форму.

Он с тяжелым вздохом накрыл колени ладонями.

— Кажется, у нас тоже собирались в Питер… — сказала Альбина, как бы напоминая Елене Юрьевне то, о чем она случайно запамятовала.

— Да, мы могли бы поехать вместе, — спохватилась Елена Юрьевна, чтобы не показаться невежливой.

В это время зазвонил дверной колокольчик.

II

Елена Юрьевна была счастлива породниться с семьей Коршей. Она всю жизнь мечтала находиться возле великих людей, дышать с ними одним воздухом, быть их другом и опорой. Она понимала, что люди искусства целиком приносят себя в жертву, что искусство — их идол, и она вовсе не собиралась заслонить собою этого идола. Елена Юрьевна и в мыслях не притязала на то, чтобы безраздельно властвовать над великим человеком, и искренне осуждала женщин, вошедших в историю как роковые возлюбленные великих, — Полину Виардо, Жорж Санд и Айседору Дункан. Изучая подробности их романов, она даже из женской солидарности не занимала их сторону. Напротив, как женщина Елена Юрьевна прекрасно видела все их хитрые уловки, и ей было глубоко жаль ослепленных гениев. Ей казалось, то равенства между гением и женщиной быть не может, ведь женщины редко становятся истинными творцами и, как это ни прискорбно, вершины духа им недоступны. Сама Елена Юрьевна бесконечно страдала оттого, что бог не дал ей творческого дара, но зато она обладала щедрым даром ценителя и тонко чувствовала, с какой стороны приблизиться к великому человеку, чтобы он испытывал в ней нужду. Такова уж судьба великих, что они часто оказываются беззащитными перед житейскими бурями, и, не заслоняя собой искусства, Елена Юрьевна стремилась встать между великим человеком и жизнью.

К несчастью, она не застала в живых боготворимого ею Константина Андреевича, и ее долгое время угнетала мысль, что все великие остались в прошлом, ее же угораздило родиться в тот промежуток, когда природа устала производить их на свет и дала себе передышку. Она бы совсем отчаялась, если бы не Корш. Правда, он не сочинял симфоний и опер, но зато вдохновенно исполнял чужую музыку, и Елена Юрьевна увидела в нем кумира. В ту пору Корш выступал в больших залах, и она не пропускала ни одного его концерта, бросала ему под рояль цветы, писала письма с загадочными инициалами вместо подписи. Но Корш был избалован ценителями и не отвечал на письма поклонниц. Тогда случай свел Елену Юрьевну с его сыном, который в нее влюбился и предложил ей руку и сердце. Елена Юрьевна ответила горячим и пылким согласием: в ослеплении своего восторга перед великим человеком она не делала различия между отцом и сыном. Однако, несколько отрезвев, она обнаружила, что сын почти не похож на отца. Он не только не унаследовал аполлонической красоты Корша-старшего, но был начисто обделен музыкальным талантом и занимался преподаванием механики. В нем проглядывали явные признаки вырождения породы, и, получше присмотревшись к мужу, Елена Юрьевна увидела в нем пародийную копию великого человека: благородные черты отца были в нем грубо утрированы и превращены в шарж. Рядом с ней был уродец-тролль, кривое отражение ее божества и кумира. В душе она возненавидела мужа, и, чувствуя это, Корш-старший платил ей скрытой неприязнью, и их отношения становились все хуже.

Елена Юрьевна не знала, как это исправить. Корш признавал в ней лишь жену собственного сына, охотно разговаривал с ней о сыне и его занятиях механикой, стоило же коснуться самого заветного — музыки, и он неприязненно замолкал. Ему не хотелось иметь дома поклонницу и ценительницу, и, движимый глухим сознанием вины перед сыном, он и другим не прощал того, в чем постоянно упрекал себя сам, — явного или тайного пренебрежения к Коршу-младшему. Его терзало, что он слишком мало сделал для сына и гораздо больше отнял, чем дал: так сильные деревья корнями сушат слабые. И Елена Юрьевна была для него единственным средством искупления вины, расплатой за нее, добровольной каторгой. Постепенно она с этим смирилась и стала доблестно расспрашивать мужа о служебных делах, жарить ему провернутую говяжью печень и лишь через одну черту переступить не могла: Корш-старший мечтал о внуке, но Елена Юрьевна не желала рожать от мужа. Ее материнские чувства изливались на ее воспитанников. С тех пор как умер Корш, она с особой нежностью привечала молодые таланты, стремясь в общении с ними к той степени близости, которая заглушила бы тоску по великим людям. Ее самым любимым воспитанником и был Костик Невзоров, появившийся в музее несколько лет назад.