Ангел Варенька

Старую мать Саши приходится оставить в Москве, поручив ее Сонечке и Второму Володе. И вот они все прощаются, сидя за большим столом, накрытым вышитой скатертью, слушая хриплый патефон и наливая вино в граненые рюмки, — два Володи в военной форме, строгая Саша и красивая Сонечка, решительная Вера и ее молчаливый поклонник, старая мать Саши и дети, ее и Сонечки. За детей сейчас поднимут тост (сначала — за Родину, затем — за армию, затем — за детей) и отправят их спать, а взрослые еще долго не разойдутся, будут танцевать под патефон, стараясь не задеть за стулья и не столкнуться друг с другом в тесной комнатушке, и жадно курить перед форточкой, вдыхая сухой морозный воздух… Сонечка тоже мечтает уехать и поэтому с завистью слушает рассказы Саши о том, что она собрала в дорогу, и разглядывает железнодорожные билеты с пробитой на них датой отправления: двадцать седьмого января тысяча девятьсот тридцать шестого года.

— Пиши мне каждую неделю, — просит Соня, когда они сменяют своих мужей у открытой форточки, прижимаясь к подоконнику, чтобы не мешать танцевать Вере и ее молчаливому поклоннику.

— И ты отвечай мне сразу, как только получишь мое письмо, — говорит Саша, понимая, что все это произносить не обязательно, но еще более не нужно говорить о том, в чем они понимают друг друга без всяких слов.

Сонечке так и не удается уехать ни в Сибирь, ни на Дальний Восток, и только однажды осенью они с мужем побывали на высокогорном курорте, в тихом местечке, где отдыхали одни военные, горничные, убиравшие в номере, пели грузинские песни, а мальчишки из окрестных деревень продавали из-за забора краденую хурму и мандарины. Для Сонечки эта поездка стала праздником, — недаром она вклеила в тетрадь железнодорожные билеты и счета за обеды в вагоне-ресторане, выданные пышной официанткой в белом фартуке и кружевной наколке. В письме, адресованном Саше, Сонечка писала: «…поднимаемся рано утром, открываем стеклянные двери на балкон и стоим в восторженно-изумленном остолбенении… Знаешь, как у Толстого в «Казаках»: он не мог поверить, что бывают такие (подчеркнуто) горы, пока не увидел их сам, вот и я тоже не могла поверить, пока не увидела вершины гор в голубом небе, снизу поросшие лесом, а сверху — голые, покрытые вечными снегами. Удивительно! Не могу тебе передать, какую трепетную радость (зачеркнуто), какое восторженное ликование (зачеркнуто), какие чувства это вызывает во мне, и Володя даже говорит, что горы меня заворожили. После завтрака мы надеваем белые панамы, вешаем на плечо термос, берем в руки палки и уходим гулять. Здесь неподалеку есть водопад, возле которого мы всегда останавливаемся и подолгу смотрим на гремящие потоки воды, окутанные клубящимся дымом, и ты знаешь, они мне напоминают нашу жизнь. Разве не такой же водопад подхватил нас однажды, сорвал с привычных мест и понес, словно вырванные с корнем маленькие деревца. И куда он нас еще занесет — неизвестно…»

VII

Сравнивая свою жизнь с водопадом, Сонечка еще не подозревает о том, что уже известно мне, читающему это письмо, и я со странной, необъяснимой, почти мистической тревогой думаю: но ведь сравнивает же и, значит, что-то предчувствует, о чем-то догадывается, как глухие догадываются по артикуляции губ о значении произносимых слов, и сравнение с водопадом — знак. Иной сказал бы: знак судьбы. Возможно, но все дело в том, что эти знаки открываются нам лишь после того, как свершается предсказанное ими событие. Да, да, именно тогда проступают они на бумаге, словно невидимые ранее письмена, а пока не свершилось — их нет, и лишь строчки наивного письма бегут по листку бумаги…