В чем-то Митчерлихи были правы. Сразу же после Второй мировой войны многие «капитаны индустрии», бывшие членами нацистской партии, остались на своих постах, причем с благословения Западных союзников, то есть США, Британии и Франции. В некоторой степени это было понятно и оправдано с практической точки зрения, поскольку позволяло Германии экономически вновь встать на ноги, а также внесло некоторый вклад в повышение уровня процветания, предотвратив таким образом радикализацию, порожденную лишениями 1920-х – начала 1930-х гг.
Политически признание того, что немцы должны искупить прошлые грехи, устраивало Брандта. Его политический оппонент и предшественник на посту канцлера Курт Георг Кизингер в свое время работал в отделе пропаганды Йозефа Геббельса и до сих пор общался с бывшими видными нацистами. Неспособность примириться с прошлым отмечала и политику восточногерманского коммунистического режима. Ульбрихт, как мы уже видели, включил бывших нацистов в систему, организовав для них политическую партию, НДПГ.
Однако в конце концов коллективное отрицание потеряло смысл. Даже те, кто были лишь пассивными зрителями, были виновны в том, что принимали преступления нацистского режима. Брандт хотел, чтобы его соотечественники вгляделись в свое прошлое, но, будучи политиком, он хотел одновременно заработать какие-то политические очки; он хотел показать, что он движется вперед и готов рассматривать вину Германии. Его визави на Востоке, с другой стороны, не мог или не хотел сделать то же самое. Это давало Брандту преимущество.
Политически Брандт испытывал сильное давление: от него ждали действий. Политика никогда не делается в вакууме. Студенческие бунты, потрясшие мир в 1968 г., имели множество самых разных причин и целей; протестанты в американских университетах Беркли и Колумбии выступали против Вьетнамской войны. В Париже в 1968 г. так называемый «французский май» представлял собой протест против все более автократических тенденций в президентском правлении героя войны генерала Шарля де Голля. В Западной Германии поколение 1968-го бунтовало против коллективной забывчивости старшего поколения. В первую очередь молодых протестантов возмущало то, что их по-прежнему учат профессора, бывшие когда-то нацистами, а управляют ими политики, которые – говоря дипломатическим языком, – соглашались с нацистским режимом.
Тот факт, что полицейская расправа со студенческими протестами в Берлине вызывала в памяти воспоминания о диктатуре 1930-х гг., не способствовала разрешению ситуации. Полиция даже застрелила одного из студенческих вожаков. О том, что Восточная Германия активно раздувает пламя недовольства, ходили слухи, но доказать в то время ничего не удалось. Только много позже вскрылось, что западногерманский полицейский, застреливший студента Бруно Онерсорга, был секретным агентом восточногерманской Штази и членом Коммунистической партии Восточной Германии, СЕПГ.
Отчасти именно из-за этого и для того, чтобы умиротворить чувства в обществе, выросшие из этих протестов, Брандт на следующий год был избран канцлером. И именно целям студенческого движения, а также коллективной вине немцев, он посвятил свое инаугурационное выступление перед германским парламентом, выдвинув лозунг
Брандт был журналистом по профессии. Он знал силу средств массовой информации, особенно телевидения, и использовал их весьма эффективно. В 1970 г. он посетил Варшаву; произошло это сразу после заключения мирного договора с этой страной, в котором Германия признала линию Одер – Нейсе в качестве окончательной границы с Польшей. Во время этого визита он, традиционно для главы государства, посетил мемориал жертв восстания в еврейском гетто польской столицы в период нацистской оккупации. Тогда немцы без разбора убивали жителей-евреев – всего в гетто за время восстания было убито 13 000 человек, из которых 6000 были сожжены живьем.
День был пасмурный и неприятно дождливый, поэтому за Брандтом следовала только обычная группа политических корреспондентов и горсточка папарацци. Никто не ожидал ничего интересного. Но Брандт внезапно нарушил стандартный протокол. Он опустился на колени на мокрый асфальт перед мемориалом и опустил голову, как будто он – хороший немец – каялся за вину своих соотечественников. Это «Варшавское коленопреклонение», как его начали называть в Германии, стало одним из наиболее мощных жестов, предпринятых каким бы то ни было германским лидером после войны.