Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы

Покинув Ульриха, она отравилась к своему другу и коллеге Гансу-Йоргу Остену. Он так вспоминает вечер, когда она появилась: «Она просто встала там, в дверях, и сказала: Я больше не могу. Я ушла от него. Хочу развестись. Можно пожить здесь немного?» Пожить было можно, но диван в квартире Ганса-Йорга, разумеется, не мог быть решением на сколько-нибудь длительное время. Другие друзья Ангелы тоже отнеслись к ней по-доброму и поддержали ее. Но одно дело поддержка, а другое – поиск постоянного жилища. Жилья в Восточном Берлине остро не хватало. Экономическая ситуация не способствовала массовому осовремениванию старых кварталов или строительству новых. В принципе, все дома и квартиры принадлежали государству. Но раздутый бюрократический аппарат коммунистического государства часто был неэффективен, чтобы не сказать некомпетентен. Власти не всегда знали, какие квартиры пустуют и почему.

По дороге на работу один из старших коллег и близкий друг Ангелы Утц Хавеман обратил внимание на пустующий, хотя и довольно ветхий, домик на Рейнхардтштрассе. Он заинтересовался этим вопросом и выяснил, что государственное жилищное агентство просто просмотрело эту жилплощадь. Так может быть, Ангела могла бы просто въехать туда?

Конечно, вселение в пустующую квартиру – по существу, самозахват, – было незаконно в строгом смысле этого слова. А Утц знал кое-что о незаконных действиях: его отчим, философ Роберт Хавеман, содержался под домашним арестом за критику режима.

Но Утц знал также, как играть с режимом по его правилам. Ангела отправилась посмотреть квартиру; при помощи электродрели они с друзьями взломали замок и начали в обшарпанной квартире ремонт. Умение держать в руках кисть и молоток не было сильной стороной Ангелы, поэтому она присматривала за детьми Утца, пока он сам и другие ее друзья красили стены и устанавливали старую плиту.

Ангела сообщила властям, что въехала в эту квартиру, и полиция приняла от нее историю, которую позже Утц Хавеман назвал «Историей Феликса Крулла», – причудливую выдумку, в которую не мог бы поверить ни один здравомыслящий человек. Ангела прожила в этом жилище пару лет, пока не переехала в более традиционное жилье на Темплинер-Штрассе в Пренцлауэр-Берге – относительно захудалом на тот момент районе, который стал любимым местом обитания богемы лишь после падения Берлинской стены.

Она начала новую жизнь одинокой женщины: работала, общалась с друзьями и готовилась к защите докторской степени.

Холодная война: «Один Гельмут уходит, другой приходит»

Тем временем Холодная война вспыхнула с новой силой. Годы разрядки – снижения напряженности в отношениях Востока и Запада в 1960–1970-х гг. – заканчивались. Но прежде, чем утрата доверия в очередной раз подтолкнула мир к ядерной войне, кое-что произошло.

В 1975 г., когда Ангела еще готовила вишневые коктейли «Жаждущем Пегасе», лидеры всех европейских стран, а также США и Канады, приняли на международном саммите в столице Финляндии Хельсинки некое соглашение. Согласно этому соглашению, обе стороны признали существующие границы и отказались от вмешательства во «внутренние дела» друг друга. Обстановка на саммите царила самая дружеская, а фотографии Гельмута Шмидта, мирно беседующего с Эрихом Хонеккером, обошли все мировые СМИ.

Поначалу Восток оказался в выигрыше. Они добились признания, которого жаждали, и к тому же заплатили за это очень скромными уступками – или, по крайней мере, им так казалось. Единственной, по существу, уступкой коммунистов стало формальное признание ими «прав человека и фундаментальных свобод». Генри Киссинджер, государственный секретарь США немецкого происхождения, был разочарован: «Это бессмысленно… это просто попытка произвести впечатление на левых», – сказал он президенту США Джеральду Форду.

Но история доказала, что на этот раз доктор Киссинджер, отличавшийся острым умом, ошибся. Хельсинкская декларация, хотя по международному праву и не была обязывающей, стала, тем не менее, для защитников прав человека в коммунистических странах мощным оружием и документом, к которому можно было апеллировать в случае нарушения этих самых прав. Они так и делали. Само собой разумеется, эта декларация не привела к внезапному наступлению эры строгой законности; не привела она и к появлению в Восточной Европе политически независимых судов. Но постепенно Хельсинкский документ стал настоящим манифестом диссидентского и либерального движения в коммунистических странах. Как отметил в книге «Холодная война» историк Джон Гэддис, «это означало, что люди, жившие под властью коммунистических систем, – по крайней мере, самые храбрые из них, – могли требовать официального разрешения говорить то, что думают».