Ангелам господства

Ликуя, по фойе кружилась Ника:

— Как побеседовалось с Мэтром?

— Скажу тебе и по-просту, и откровенно: в военных пьесах я больше не играю; в милитаризме не участвую, в крестовые походы не хожу! Перехожу на женственные роли и составляю конкуренцию тебе.

— Скажите, как меняются подтексты!

— Сказанием у кафедралов. Теперь я тоже стану инженю и буду дефилировать в полупрозрачных драпировках, хитонах и туниках. На котурны с тобою рядом поднимусь и буду прядать волосами. А ты, я думаю, сыграешь Жанну, вместо меня, в Дубне, за парашют.

— Да ничего подобного, ты, как всегда, не в курсе: акценты поменялись. Как видно, на твои тщедушненькие латы дублёров не нашлось. На этой постановке поставят точку, наверно, навсегда. Но в Дубне-атомной сыграю я! Учёные оценят лисьи страсти.

— Николь, ты знаешь, что выделяло в светском обществе Вольтера?

— Лисья улыбка и лучистый взгляд?

— Величина большого пальца.

— И что? — Николь маленько помешалась от неожиданного экскурса в побасеннные сферы на дактилоскопической основе.

— Он полагал, что сметливость ума и склонность к острословью определяются величиной большого пальца. Когда посмотришь в зал учёных, сообразуйся по рукам.

Николь шарахнулась в библиотеку. Пока она будет искать в энциклопедиях Версаля величину большого пальца у юмора Вольтера, прощусь с моим костюмом.

Австра Августовна, поплин фасонный, усталая, в напёрсточках, складировала позабытый инвентарь. Петелька, вездесущий, ей помогал. От сцены к бутафорским сновал потомок полабских пращуров — обидчик мой в период шквальных репетиций. Прогоны минули. Премьера состоялась. Судьба единственного нашему показу удалась. Теперь смешно смотреть на притаившийся в углу двуствольный вертикал. Кругляк таскал разбросанные по полу плащи и латы. Что-то трещало и рвалось, местами разбивалось. Никто не сетовал. Спектакль закончился, да здравствует спектакль!

— Ну, что, Петлюра, в новом сезоне нам предстоит партнёрствовать?

— Партнёрство неизбежное, как роды: — Он продолжает задевать, не насыщается. Обижен. Это понятно. Ради единственного выпуска не репетируют полгода. Мне выход раритетный достаточен по главной роли, а им, идущим на хвосте — засада памяти забвеньем.

— Так, может быть, помиримся? Заблаговременно, до читок?

— Что там читать, что там читать? Ты в восьмом классе еще вчера училась — там это по программе проходили. Понабирают желторотых — они репертуар собьют. Мужское дело — режиссура. Вот как ты будешь спектакли ставить? Скажи спасибо, что учишься, что поступила. Сто человек на место! Я вспоминаю, каких ребят отбросили, а тебя, десятиклашку, взяли! И вот, пожалуйста, — то замуж, то рожать. — Петлюрины нервишки сдали. Адвокатура сбивает планку в режиссуре. Первое образованье за цели воспитания вменяет стать харизматичным, второе — деспотичным. Натура — разберись, коль скоро не порвёшься. Галс крутой. Юнга беременный на реях. Расстроен что ему меня спихнули. Опасно. А вдруг комиссия приёмки постановки пойдёт по старому пути сравнения контрастов: кто старше, кто талантливее? А вдруг не выдержит сравненья блестящая харизма адвокатских лысин? Высоколобый наш, ответьте:

— Ты не доволен тем, что навязали? Зато заданье кафедры можно расценивать как госзаказ. К тому ж своим, сугубо объективным, положеньем я, батенька, приподнесла тебе возможность освободить мужской состав от Жанны. Забирай — владей и репетируй. А Ярославну я сыграю. Зашла спросить, какой заучим перевод?

— Ты, баба, что, совсем сдурела от звёздной пыли? Там всё по-русски.

— Ты, батенька, и впрямь давно учился в школе, или неважно. Всё «Слово о полку»   даётся современникам по переводам.

Австра Августовна молчать устала. Ткнула напёрсточком меня в предплечье и тихо простонала:

— Заболоцкий.

Как в лузу шар цитатой изошла:

— «В Путивле плачет Ярославна, одна на крепостной стене!»—  Я хорошо училась в школе!

Вот память: я закрывала дверь — Петлюра оставался с поддувалом. Петлюра, рот закрой, ты лысину простудишь! На лестнице настигло воздаянье: скользнула на свежайшей кильке — Котяшка-змееборец не доел. Удачно уцепилась за перила. Но боль пронзила и не встать. Теперь начнётся: сроки, боли. Котяшка подошел, слюнявой мордой тёрся о штаны. Конец тебе, монтана. Такие джинсы! На пятой точке сзади вся Москва, балдея, останавливала взгляды — Клод Монтана, модель восьмая! Под острую чувствительность на ароматы — расцвечен фосфором селёдки, хотя мне скоро это не носить…

Австра Августовна подсиненную седину ко мне с перила наклонила:

— Святая мама! Ты что, упала? Обопрись. Я удивляюсь этим педагогам. Корсетных героинь, такого ломкого телосложенья — на боевые подвиги.

Австра Августовна куделькой на макушечке махнула и закачала головой. Я по сей день не знала что она так разбирается в корсетах. От стяжки местной атмосферы её портновское искусство использовалось только в драпировках хитонов и хламид.

— Австра Августовна, вчера Виктор Иваныч цитировал Шекспира, но явно не из Щепкиной-Куперник, а походило на перевод, как будто Заболоцкого… «Луна, владычица морских приливов, бледна от…»   — и не помню дальше, как…