Ангелочек

Случалось, напотчевав подчиненную, Раиса Григорьевна тотчас после этого устраивала ей такой разнос (например, за действительно без души сочиненное вступительное слово к премьере фильма М. Антониони “Профессия — репортер”), что малышке казалось: еще немного — и директорская рука, жестикулирующая в воздухе, врежет ей по уху.

Страстная женщина была Раиса Григорьевна. Хладнокровное существование было невыносимо ей. Стоустая молва утверждала, что первый и последний муж директора, жизнерадостный преподаватель биологии, коллекционер бабочек, прожив с Раисой десять лет, потерял все волосы, сменил размер обуви с сорок третьего на тридцать седьмой и, покинув ненаглядную свою коллекцию на произвол судьбы, бежал от женушки как из горящего леса! По смутным сведениям, беглец смог остановиться, лишь достигнув края земли, где в городе под названьем Находка его успела поймать за полу пиджака одна тамошняя морячка…

Раиса Григорьевна выходила на работу или в упоминавшейся вязаной кофте, с естественными фиолетовыми тенями под глазами. Либо являлась в платье со шлейфом, чулках с люрексом, на расчесанных до крови предплечьях — янтарные браслеты.

* * *

Однажды утром директор вызвала методиста к себе, распорядившись, чтоб был принесен конспект вступительного слова к готовящемуся в “Художественном” акту: встрече деятелей кино со зрителями.

Внутренне трепеща, потому что “слово” представляло мешанину надерганных из статей в журналах “Искусство кино” и “Советский экран” фраз, малышка, негодуя на беспутную Лизку, не удосужившуюся оставить после себя образцов методологического творчества, заперла свой кабинетик и, перейдя гулкое фойе с освещенной лампионами Венерой, зацокала копытцами по лестнице, ведущей в директорские чертоги.

Оказавшись наверху, она постучала в дверь, распахнула ее и вошла. Раиса Григорьевна восседала за столом в платьице, расшитом малиновыми кленовыми листьями…

Она была не одна. Подле стола, в изрядно потертом уже кресле, находился исполнитель популярных лет пятнадцать назад ролей в кинофильмах о комсомольцах, посреди дебрей объясняющихся друг другу в любви, с честью выдерживающих испытания и красиво носящих сверкающие на солнце сапоги.

Они приезжали довольно часто, по линии известного Бюро, киногерои минувшего. Прием гостей был отработан в “Художке” до мелочей. Кидался клич, и кассирши, бухгалтерша, киномеханики, методист, уборщицы, художник, сантехник — короче, весь коллектив кинотеатра во главе с директором устраивал в складчину обед для приезжих. Выступив перед зрителями, деятели киноискусства, оказавшиеся в отрыве от домашнего очага, кушали первое и второе, десерт, пили чай, рассуждая, кто подлее и талантливей — Андрон Кончаловский либо его брат Никита Михалков…

Душка-комсомолец, ни капли не постаревший, в кожаном пиджаке, обжигаясь, пил чай из буфетного стакана с подстаканником, на котором было выдавлено изображение Кремля.

— Здравствуйте, — сказала малышка.

— Здравствуйте, — глядя на нее так, словно это не он, а она была знаменитость, откликнулся актер.

— Познакомьтесь, — окинув обоих проницательным взглядом, подала голос директор. — Это — Георгий Львович. А это, — она назвала имя малышки, добавив: — наш методист…

— Очень приятно, — красивым негромким голосом произнес Георгий Львович.

Вручив загремевшей браслетами Раисе Григорьевне испещренные машинописью листки, малышка вылетела из кабинета на розовом облаке.

* * *

Вскоре по местному беспроволочному телеграфу передали: “Низкошапский обалдел от малышки…”.

Была зима, и на стареньком “уазике” управления кинофикации методист моталась с делегацией из кинотеатра в кинотеатр. В “уазик” набивалось полно актеров и актрис. Большинство — пожилые, отягченные многими заботами люди, в поисках заработка забравшиеся в Сибирь. Выдыхая пар, они пошучивали, переговаривались, стараясь приободрить и разогреть друг друга перед предстоящим в тысячный раз лицедейством.

Обо всем забыв, малышка сидела рядом с Георгием Львовичем, упакованным в новенькую бежевую дубленку. Выходя из машины, он каждый раз подавал руку малышке.

А потом она сидела в зале кинотеатра, в первом ряду, и выходил к микрофону Низкошапский, зал награждал его бурными, гораздо более бурными, чем всех остальных, аплодисментами, зрители помнили его фильмы. Г.Л. рассказывал про то, как снимается лето зимой. Как однажды на съемках его понесла лошадь. Что сказала Любовь Орлова, в 1968 году летевшая с ним на самолете рейсом из Лениграда в Баку. И как в Чехословакии он произвел фурор своим сходством с Карелом Готтом.

Малышка вдруг замечала ворсинки от своей кроличьей шубки, прилипшие к вельветовым джинсам Георгия Львовича…

Покидая вместе с “отстрелявшимися” актерами зал, ловила на себе взгляды из публики. Всегда неожиданно Низкошапский оказывался рядом, касался плеча, что-то говорил, наклонясь к горящему уху. Рука об руку с кинозвездой, только что приковывавшей внимание зала, малышка шествовала между рядами рукоплещущих кресел…

* * *

Георгий Львович пригласил ее зайти в номер.

— Нет, нет, — отвечала малышка.