Ангелочек

Ленечка спал, как ангел, наполняя салон перегаром. Дорога производила странное впечатление, не было ни одного здания, только убогие деревянные дома и народу никого… Даже не спросить, правильно ли она движется. Появился единственный мужичонка с тележкой – сам в драном ватнике, а на тележке огромные бидоны. Маргарита обратилась к нему, приспустив стекло, но он только ухмыльнулся беззубым ртом и произнес: «В Русскую Америку не ездиют». Ничего не поняв из этой фразы Рита решила про себя, что это местный юродивый. Однако когда они прибыли по месту назначения, стала очень скоро объяснима и эта фраза, и то, каким образом в волшебной стране Назии лечатся от пагубных пристрастий.

Здесь не было ни магазинов, ни аптек, ни нормального жилья. Пахло гарью и заболоченностью. Перетащив Голубицкого на первую же увиденную покосившуюся лавку, Рита присела рядом. Подошедшая к ней старушка тоже была в телогрейке и без зубов, как давешний прохожий. Рита, в своем кардигане и найковских кроссовках, почувствовала себя неуютно, но выбора не оставалось.

– Здравствуйте, бабушка! – сказала она. – Не подскажете, можно ли здесь домик снять?

Старушка мелко, дребезжаще рассмеялась.

– А живи где хочешь, у нас места свободного много.

– Но кому заплатить? – удивилась Рита.

– Не нужны твои деньги, – парировала странная женщина, – если только продукты какие.

Маргарита потрясла головой, отгоняя тошноту и дурные предчувствия.

– Муж, что ли? – продолжала старушка.

– Муж.

– Давай помогу его складировать, а потом поговорим.

Голубицкий, как уж, вывернулся из-под Ритиной руки и вполне светским тоном осведомился, куда это его завезли. Сам прошел в немыслимый домишко и опять уснул. Местная бабушка примостилась на лавочку и завела беседу.

– Ты ехала-то куда?

– Туда, куда и приехала, – сухо ответила Рита, – в Назию.

Собеседница опять издала противный смешок.

– Назия чуть левее, а у нас – Русская Америка. Чего глаза вылупила? Американцы мы!

От этого абсурда Маргарите стало страшно. Чахлая деревня, пьяный муж, сумасшедшая старуха… И обратно пути уже нет… Зачем она продала квартиру? Здесь деньги не нужны.

И как будто в ответ на ее мысли баба-яга стала рассказывать:

– Сюда все ране ехали, зазывали нас, лозунги всякие, обещания, мол, ты как есть комсомолка, так обязана, а мы тебе за это ордена на грудь, деньги в карман. Я вот тоже сдуру и приперлась, думала, буду работать, ведь у себя в Калуге официанткой была.

– А обратно в Калугу? – машинально поинтересовалась Рита.

– Иии-х! – бабка всплеснула руками. – Кто меня там ждет? Комнату отдала, деньги расфуфырила. А тут только узкоколейка и маленькие поселочки. Торф скоро закончился, возить нечего, жить не на что, да и саму узкоколейку скоро снесут, вся бурьяном заросла.

– А американцы у вас откуда?

– Были янки проклятые, были, да сплыли еще в 30-х, как только водонапорная башня взорвалась. Кому охота без воды здесь сидеть?

– Но вы-то сидите, – удивилась Рита.

– Во-первых, мы привыкшие, а во-вторых, про нас, считай, уж все забыли. Объединили пять поселочков по пять домов, назвали «Русской Америкой» – и живи себе! Ехала ты, девонька, в Назию, а приехала на станцию Жихарево.

– А Назия где? – глупо спросила вконец обалдевшая Рита.

– Я ж говорю, левее! Там, где дом призрения. Нас здесь всего 141 человек остался, а кому свезло, те там живут. – И вдруг запела: – «Ленинградская кукушка ходит задом наперед, кто на Назии побудет, десять лет не проживет!»

Маргарита чуть отодвинулась.

– А вы куда-нибудь жаловались, писали?

– Ну писали, только давно. А что толку? Это наш Домкратов меч.

– Кто?!

– Не кто, а что, – поучительным тоном поправила бывшая официантка из Калуги, – царь такой был, а над ним меч его висел. Домкратом звали.

– А-а… – с облегчением сказала Рита и засмеялась.

Встала и пошла к избушке-развалюшке.

– Ты куда, девонька? – встрепенулась баба-яга.

– Мужа забирать.

– Так он же пьет, не просохнет…

– Ну так что ж? – Маргарита беспечно махнула рукой. – Это мой Домкратов меч…

Дурная слава

Сева еще не привык, что его величают по имени-отчеству, но все равно всячески пыжился: отрастил бородку, говорил вальяжно и растянуто, представлялся не иначе как «режиссер Бурмистров». Народ не вникал, режиссер чего он, сейчас развелось столько маленьких театров и антреприз, что и не упомнишь. Так что верили на слово. Тем более, окружающим было откровенно наплевать, кем он представляется. Сева при любом, даже мало-мальски невинном знакомстве, делал значимую морду, и все также значительно кивали.

Театральным режиссером он, конечно, не был – не выслужился, а вот в кино Севу приняли как нечто само собой разумеющееся. Начал он с помощника осветителя и стал быстро продвигаться, пока не взмыл до помощника режиссера. Ну, а там уже и до режиссера-постановщика недалеко. Все решили, что начнет молодое дарование, как и любой дебютант, с классики. Однако Бурмистрова терзали философические размышления не последнего разбора.