Ангелочек. Дыхание утренней зари

– Ба! Даже сломай я шею – невелика беда! Жизнь моя стала такой невыносимой, что самое время отдохнуть от вас всех на кладбище! Макэр, ты уже тут? Покончим же с этим. Иди сюда и расскажи мсье Гильему то, что рассказал в тот день мне.

Клеманс быстро отошла в сторону, давая кучеру возможность войти. Она решила разобраться в происходящем, поэтому присела на стул недалеко от своего свекра. Теперь только Макэр остался стоять, в то время как три человека, волю которых он привык беспрекословно исполнять, внимательно смотрели на него. Он поправил берет, потом потер нос.

– Словом… Diou mе́ damnе́, если я вру! В тот вечер, когда мадам Эжени преставилась, я видел такое, что оставил при себе, потому что только недавно поступил к вам на службу и боялся, что после этого меня прогонят.

– Оставь при себе эти подробности! – прикрикнул на него Гильем.

– Нет! Пусть говорит все! – громыхнул Оноре.

– В то время я бы ни за что не сказал хозяину, что заглянул в таверну выпить пива. Я сказал, что мне надо отлучиться ненадолго – сбегать отлить в переулок. Но, всеми богами клянусь, это заняло минут пять, не больше! И вот стою я с кружкой пива на террасе, у стены, и вижу, как мадам Эжени выходит из церкви и садится в коляску. И тут к ней подходит эта девица Лубе и что-то говорит. Я ее хорошо знаю. Ее отец чинил башмаки и мне, и моему сынишке, и жили мы с семьей недалеко от их дома на улице Мобек, ну, до того как я попал на службу сюда, в усадьбу.

Тревога Гильема нарастала. Он жестом попытался поторопить слугу, но отец осадил его. Глаза Оноре блестели от слез.

– Девица Лубе что-то сказала, и это мадам Эжени не понравилось, потому что она ударила Анжелину по руке своей тросточкой. Я подумал тогда: с чего бы это? Анжелина тоже разозлилась и все говорила и говорила, пока я шел к коляске. Пустую кружку я, понятное дело, отдал служанке. А когда подошел, мадам уже лежала на полу между сиденьями и была при смерти.

– Почему ты ждал три года, чтобы рассказать об этом, Макэр? – спросил Гильем, который был очень бледен. – И где доказательства, что все это – правда?

– Спросите Анжелину Лубе! Она не станет отпираться, я думаю. А молчал я столько времени потому, что боялся гнева мсье Лезажа, ведь он мне запретил отходить от коляски. Я боялся, что в итоге я окажусь виноватым…

Оноре вскочил на ноги. На лице его отразилась душевная боль.

– Возвращайся в конюшню, Макэр. Ты мне больше не нужен.

– Слушаюсь, мсье! Всегда рад услужить, мсье!

Кучер, пятясь, отвешивал поклоны, пока не оказался в коридоре. Клеманс проводила его взглядом, полным презрения.

– Теперь ты понял, Гильем? – спросил Оноре. – Надеюсь, ты еще способен сложить два и два! Что, по твоему, могла сказать девица Лубе твоей бедной матери в тот вечер? Мое мнение – она объявила о рождении вашего бастарда, и этого хватило, чтобы разбить сердце моей жене, женщине, которая произвела тебя на свет!

– Боже праведный… – пробормотала Клеманс и перекрестилась. – Отец, скажите, как вам удалось получить это признание от нашего кучера?

– Я бы тоже хотел это знать! – воскликнул Гильем, задыхаясь от волнения.

– Я не имею касательства к этой истории с признаниями, но сегодня я получил наконец ответ на вопрос, который меня мучил. Господь свидетель, Гильем, если бы я только мог, я бы выгнал из дома вас обоих, тебя и эту мерзавку Леонору, только бы вас никогда не видеть! Пока вы перед моими глазами, у меня не будет ни одной спокойной минуты! Это твоя драгоценная супруга терзает прислугу, собирая сплетни и доносы на свою соперницу, Анжелину де Беснак. Де Беснак! Нашелся же кретин, который не только надел кольцо ей на палец, но еще и подарил ей фамилию с дворянской приставкой! Не постеснялся подобрать девку, которая таскалась с другим, – шлюху, подстилку, мерзавку, которая вылезла-таки в люди!

– Отец, прошу, держите себя в руках! – попросила Клеманс. – Если в случае, о котором рассказал Макэр, замешана Леонора, то позвольте мне усомниться в том, что в его рассказе есть хоть капля правды. Мы – одна семья, поэтому я буду говорить откровенно. Леонора всем сердцем ненавидит Анжелину и расскажет что угодно, лишь бы ее очернить.

Напряжение Гильема было так велико, что он даже не попытался урезонить отца, последними словами поносившего женщину, которую он, Гильем, любил.

– Если бы я мог ходить, – произнес он глухим голосом, – если бы только я мог пойти, куда хочу, я бы сейчас же нашел Анжелину и расспросил ее. Отец, я уверен, все это – россказни, пустые слухи. Моя жена все придумала. Ты ведь тоже так считаешь, Клеманс?

– Я предпочла бы знать наверняка, Гильем, – вздохнула Клеманс. – Не ждите меня к обеду. Я хочу съездить в Сен-Лизье.

Сцепив руки за спиной, Оноре Лезаж отошел к окну. Его гнев утих, осталось только глубочайшее отвращение. Тихим голосом, все еще не глядя на сына, он сказал:

– Макэр сказал мне правду. Когда умерла твоя мать, он ходил исповедоваться к кюре Сатерае. Гильем, пожалей меня, прошу! Забудь этого ребенка, как если бы его никогда не было! Или ты уже видел его? Пожалуй, что так…

– Я видел его всего два раза.