Ангельские хроники

Сначала мне показалось, что весь лес, целиком, перевернулся вверх ногами: желтеющая листва кудрявилась у моих ног, а беловато-серые стволы словно выросли вдвое. Однако наверху, на своем обычном месте, как пламя на конце свечи, тоже желтели кроны деревьев. Лес и не думал двигаться – просто им полностью завладела вода, образовав зеркало, на три четверти удлинившее стволы. Завладела она и небом: ни одного дятла, порхающего с резким криком, который начинающие охотники часто принимают за крик тетерки, не было видно в вышине. Впрочем, птицы, и так довольно редкие и пугливые, теперь исчезли вовсе, как будто кто-то назначил им встречу, и все они, даже неперелетные, двинулись в путь.

Я проверил, что оставалось от моих владений. Клочок земли в четверть акра: дом и кусок огорода, где доживали свой век окра[47] и сладкий картофель; начало дороги с одиноко торчащим на тонкой, наполовину затопленной ноге почтовым ящиком-журавлем – распространенная в этих местах конструкция, – установленным здесь в приступе мании величия кем-то из моих предшественников, где раз в несколько недель я обнаруживал извещение налогового инспектора, предложение кредита под 33 %, рекламу чрезвычайно выгодных ритуальных услуг да проспектики каких-нибудь иеговистов или адвентистов седьмого дня, которые я, посмеиваясь, выбрасывал вон.

Откуда же взялась эта вода? Что это – осенние дожди, переполнив хляби небесные, низринулись на наш край в виде какого-то циклона? Или прорвало плотину водоема, построенного военными инженерами, и кубические километры воды пролились на мой лес? А что за раскаты слышал я ночью? Катящиеся волны, падающие стволы? Чего тут спрашивать? Главное понять, будет ли вода еще подниматься, а если предположить, что нет – небо сейчас пасмурное и влажное, – то когда она начнет сходить. Если она все же еще поднимется, я могу сначала залезть на крышу, а потом поиграть в Ноя на своей лодке. Но какой вертолет заметит меня среди этих просторов? Тут я пожалел, что у меня не было радиоточки, чтобы слушать новости, которые я так всегда презирал, – и осознал всю меру своего одиночества.

Однако по природе я – фаталист. Должно быть, это все мое славянское происхождение. Под этой крышей из рубероида, криво и косо прибитого к стропилам, я напечатал уже пятьсот страниц романа о Страшном суде и был убежден, что если они хороши, то они будут жить, а надо будет – и меня переживут. И я пошел посмотреть, что у меня с запасами.

В стареньком холодильнике лежало немного кисловатого сан-францискского хлеба, остатки косули и арахисовое масло. На полке я обнаружил банку свеклы и два мешка фасоли. Средства для мытья посуды и бумажных полотенец было вдоволь. Я подсчитал, что, экономно расходуя виски, я мог продержаться две недели. Так что без паники.

Пишущая машинка застучала по-другому: будто ее установили на буйке.

Прошел день, два, потом не знаю сколько еще. Припасы убывали, а вода – нет. Но она и не поднималась, достигнув, казалось, высшей точки. Мой дом и я превратились в остров. Единственные звуки, что я слышал, были влажными: то обломится и упадет в воду ветка, то – очень редко – пролетит стайка нырков. Все сильнее пахло гниющей древесиной. По временам в голову мне приходила мысль, что пора взять лодку и покинуть мое убежище, но зачем уезжать, пока мне и здесь хорошо?

Однажды, Бог знает зачем, от безделья я добрался до почтового ящика, как будто за ночь здесь мог побывать почтальон. Теплая вода доходила мне уже выше колен, когда я наконец открыл ящик с наружной стороны, как в годы войны за независимость заряжали пушки. Я засунул внутрь руку, как гаруспик[48] во внутренности жертвенного животного, и вытащил оттуда, к своему удивлению заклеенный по краям розовый пакет со штампом, вполне официальный, который так сложно открывался со всеми своими скрепками и перфорациями, что на нем была напечатана специальная инструкция.

Наконец я с ним справился, развернул намокшую бумагу и прочитал вверху печатного бланка:

«Первая судебная инстанция Иосафата».

Дальше было нацарапано от руки:

«Вас просят явиться…»

Типографская краска держалась хорошо, а вот шариковая паста потекла. Но я разобрал-таки. День – сегодня. Время – два часа пополудни. Место… место я знал прекрасно – кубическое здание суда с тяжеловесными колоннами, давящее всем своим весом на квадратный газон, по сторонам которого выстроились банк, храм, скобяная лавка и магазин готового платья.

Можно было, конечно, и пренебречь такой повесткой, но в конце концов это обернется себе дороже, окажется, что ты выказал неуважение государственному учреждению. А эти провинциальные учреждения отличаются особой подозрительностью, тем более что она приносит им регулярный доход в виде штрафов. Ну что мне могли вменить в вину? Нарушение законодательства о стоянках на главной площади Иосафата? Ту тетерку, которую я якобы принял за самца? Конечно же, ничего серьезного.