Ангельский концерт

Накануне мы с Евой успели обсудить еще одну вещь. И единодушно пришли к выводу, что возвращать записи Матвея Ильича и Нины Дмитриевны законным наследникам еще не время. Поэтому к особняку, где располагались «Вещи с биографией» и галерея, принадлежащие Кокорину-младшему, я прибыл с пустыми руками.

Официально я исполнял служебное поручение. Примерно в километре отсюда, в Гусарском переулке, находилось здание приказавшей долго жить школы ДОСААФ. На самом же деле — памятник архитектуры, великолепная, в ренессансном духе, резиденция бывшего предводителя губернского купечества, миллионера и мецената позапрошлого века, сахарозаводчика Онищенко. Некогда роскошное и причудливое здание было сдано в аренду на условиях полного восстановления, однако новый хозяин начал с того, что снес с десяток облупленных нимф на фасаде и прорубил несущую стену в полуподвале. Общественность содрогнулась и накатала телегу в десяток инстанций, и теперь передо мной стояла задача: выловить прячущегося арендатора и вбить ему в башку, что сделанного им вполне достаточно не только для расторжения договора, но и для возбуждения дела в суде.

Сразу скажу: в этот пасмурный полдень купеческий ренессанс и дурак-арендатор по фамилии Толстоухов интересовали меня меньше всего.

В дверях галереи меня едва не сбили с ног двое рабочих, волочивших гигантский холст в пудовой раме. Мелькнули фиолетовые лица, сведенные столбнячной судорогой конечности персонажей, — и картина проплыла мимо. За рабочими, покрикивая, следовал бородатый молодой человек, обмотанный шарфом, как бедуин. Очки в золоченой оправе прыгали на его потном носу.

Я протиснулся внутрь. В галерее, занимавшей весь первый этаж, царила разруха. Снятые с кронштейнов полотна, закутанные мешковиной, сиротливо жались к стенам. Между ними суетились девушки-консультантки. Пол был затоптан и усыпан стружкой, обрывками шпагата, клочьями оберточной бумаги.

Никем не замеченный, я пересек помещение и уже взялся было за перила, как наверху лестницы возник Павел Матвеевич Кокорин. Хлопая полами плаща и весь развеваясь, он шумно скатился вниз, с разбегу сунул мне руку и энергично закричал:

— Валентин! Суффальдинова — на северную стену. Там свет получше!

С улицы в дверь просунулась голова в очках и бурнусе и закивала. Сквозь витрину было видно, как ко входу в галерею неуклюже пятится здоровенный трейлер.

— Что у вас тут происходит? — спросил я.

— Экспозицию меняем. Полностью. Хватит с меня этих позавчерашних концептуалистских винегретов! Галерея существует для того, чтобы продавать живопись… Жутко спешу, Егор Николаевич, — добавил он уже поспокойнее. — Вас подвезти?

— А что покупают сегодня? — спросил я, словно не расслышав предложения.

— О! — Кокорин широко распахнул руки, словно обнимая этим жестом сразу всех потенциальных клиентов, и тут же их уронил: — Настоящей живописи все равно на всех не хватит, да и недешевое это удовольствие. Зато существует грандиозный ресурс, и ресурс этот только-только начинают осваивать. Не золотое, скажу вам, дно, но бизнес требует определенных усилий. С тех пор как это направление вошло в моду, трудно уже представить солидный офис без одного-двух холстиков…

— Это о каком же направлении речь?

Павлу Матвеевичу явно было не до того.

— Да господи! Обычный академизм совкового разлива. Социалистический, пардон, реализм. Послеполуденный отдых комбайнеров, праздник первого надоя, мартены гудят и прочее в том же духе. Запасники провинциальных музеев набиты этим мусором по самые люстры, и отдают его за бесценок… Так вы едете?

— Еду, — сказал я. — Только мне совсем рядом.

Мы выбрались из галереи, обогнули изжеванный колесами трейлера газон, и, как только погрузились в зеленый «ниссан» Кокорина, я спросил:

— Скажите, Павел Матвеевич, вам удалось вернуть Галчинскому те деньги, которые вместе с запиской находились в тайнике?

Он как раз выруливал задним ходом со стоянки, и в зеркале заднего обзора я увидел, что глаза у него округлились. Как если бы позади возникло неожиданное препятствие. Закончив разворот, Кокорин вдруг заглушил двигатель, надул полные щеки и с шумом выпустил воздух. Я ждал, что сейчас он резонно поинтересуется, какое мне до этого дело, но Павел Матвеевич проговорил, слегка запнувшись на первом слове:

— Д-да… И скажу я вам — странное у меня при этом было ощущение.

— Почему?

— Трудно объяснить… С Константином Романовичем мы близки с незапамятных времен, он меня еще грудным знал. Опять же у нас деловые отношения. Он, можно сказать, научил меня всему в этом бизнесе, хотя сам — парадокс, конечно, — никогда не оставлял научной работы ради предпринимательства. Знаете, как это бывает — от умного дилетанта часто больше толку, чем от кучи лопающихся от спеси специалистов… Да что там!.. Одним словом, денег поначалу он у меня не взял.

— Как это — не взял?