Ангельский рожок

В яростной досаде, бурно дыша и чертыхаясь, Изюм принялся шарить и проверять – не упустил ли он где-то хотя бы ещё один лист, не написано ли на обороте какого-то… Нет! Облом, коллапс и ужас! Обрыв сериала, и телик сгорел на хрен! Он прихлопнул ладонью листы: что было там до, что было после этой встречи; откуда этот самый Аристарх Семёныч взял перстень, куда делось остальное богатство из схрона француженки и какое всё это имеет отношение к Сашку? Там был ещё один лист – про скитания, про павших лошадей, про мёрзлую картофелину из-под снега… Но то уже была просто оборванная история французского офицера, затерянного в наших снегах: видать, несло Аристарха Семёновича, с целым набором его имён и фамилий, как со связкой воровских фомок; несло нашими вьюжными ветрами, морозило нашим морозцем, прихватывало так, что мама не горюй. Но, по всему, выжил, а? Значит, выжил и до-о-олго прожил француз в России, скрывая свою историю, свою родину и свою душу.

Изюм набрал телефон Лёхи, мельком глянув на часы: ох ты, мать честная, третий час ночи! Но в окне спальни Петровны горел свет, – значит, и Лёхе не спалось. Может, бродил в последний раз по дому или сидел, разбирая какие-то материны письма в компе, или думал об отце, которого судьба ему показала в гробовую щёлочку.

Лёха ответил сразу и вроде как даже не удивился, услышав голос Изюма.

– Слышь, Лёха, – с напором торжествующего первопроходца выпалил тот. – Листы те, старые, – не лабуда! И выбрасывать их не стоит. Потрудись и прочитай. Уверен, это ваше – семейное.

Через две минуты он уже торчал на крыльце, и когда Лёха открыл, вручил ему находку. Вообще-то, он надеялся, что Лёха пригласит в дом, заварит чаёк, а Изюм, поскольку одолел уже эти перемудрённые буквицы, выразительно зачитает ему на голоса: он это любил, помнил радиоспектакли своего детства и частенько Костику изображал «Властелина колец» или «Гарри Поттера» – женскими и мужскими (при надобности) голосами.

– Во… – произнёс в возбуждении, пытаясь пальцем указать – в жёлтом свете лампочки над входной дверью веранды – то место, где начиналось про «достопочтенный сударь Аристарх Семёныч…»

Но Лёха аккуратно вынул из его руки листы и стал читать прямо там, на крыльце, поднимая брови и медленно шевеля губами.

– Видал, видал?! – торжествуя, выкрикнул Изюм. – А ты хотел – в помойку! Если б не я… Хорошо, что я предусмотрительный. Это ж не совпадение?! Там и фамилия есть: Бугеро – ведь похоже, почти Бугров, да?

Лёха поднял голову и уставился на него, будто не понимал, о чём сосед толкует.

– Изюм, – проговорил он так трудно, словно ему было больно глотать. – Ты иди… пожалуйста. Я хочу остаться один.

И Изюм не обиделся: видать, это семейный у них характер. Видать, нравные парни все эти… Бу-ге-ро.

А Лёшик, Алексей Аристархович Бугров, не спал до утра…

Он вновь и вновь возвращался к уцелевшему обрывку жизненной повести своего предка, о котором ничегошеньки не знал и уже, конечно, не узнает. И ещё он думал о последних минутах жизни своего отца, Аристарха Семёновича Бугрова, – незнакомого ему, к сожалению, человека, – пытаясь ощутить, что чувствовал тот, решив немедленно пуститься в дорогу за своей возлюбленной, догнать, настичь её – навеки.

О чём думал его отец? Чей голос слышал в последние мгновения, опытной рукой врача отворяя собственную душу?

Голос Веры Самойловны произнёс над самым ухом: «Ан-гель-ский! Ты слышишь, Аристарх? Ангельский рожок!» – и вслед за этим кто-то искусный, не такой разгильдяй, как Сташек, а настоящий виртуоз, заиграл «Мелодию» из «Орфея и Эвридики» – прекрасную до боли и прощальную, как догоравшая свеча.

«Соберись и исполни, – сказала старуха Баобаб, ободряюще ему улыбаясь. – Сыграй как в последний раз». Он кивнул, вдохнул и – всей грудью, сердцем полетел над музыкой, направляя её вверх, вверх и поднимаясь вслед за нею, – и правда в последний раз.