– История для графа получилась, сударь, весьма конфузная, – наконец нарушил молчание мой гость, – граф пребывал и в бешенстве, и в горе, ибо – чорт с ними, французами, – должен был отвечать за пропажу неслыханных богатств перед множеством знатнейших семейств, которым ещё долженствовало доказывать, что схрон так и не найден. Как?! В собственном доме?! – всё это выглядело весьма подозрительным, никто ему не поверил, тем более что граф известен был как одержимый игрок, продувший за свою жизнь в карты три родовых поместья. По требованию некоторых высочайших семей, пострадавших в этой катавасии, был возбуждён иск, и дело передано на рассмотрение в Сенат – из-за колоссальнейшей суммы общего убытку… Однако не кончилось ничем, и от графа отвернулись многие, многие. Впрочем, он и сам довольно скоро скончался, ибо жестоко запил, не в силах вынести этой цепи потрясений… Между прочим, однажды мне попал в руки реестр пропавших драгоценностей, – продолжал ювелир оживлённо. – Внук графа Ш. попросил секретаря Сената снять копию с того листа, что фигурировал в деле. Я тоже не поленился и снял копию – из чистейшего любопытства. Если захотите, могу вам прислать. Это весьма поучительный реестр, я бы назвал его ос-леп-ля-ющим! Дух захватывает даже при чтении, драгоценный Аристарх Семёныч!
Голос гостя моего обладал прямо-таки чарующей гибкостью и силой. Ему бы не ювелиром быть, думал я, ускользая взглядом на шкафы с книгами, на люстру, где уже полвека недоставало семи хрустальных серёг, на любимую гравюру Фабера дю Фора, где с изрядным мастерством изображён был второй день переправы войск Императора через Неман. (Я, бывало, часто, с мучительный грустью, смотрел на это изображение и видел не толпу солдат, лошадей, орудий и повозок, а голубой щербатый лёд своих дальнейших скитаний, кровь несчастных беглецов, прощальную соль на губах.) Не ювелиром быть ему, думал я о госте, а на подмостках выступать в Императорском театре.
Словом, смотрел я куда угодно, только не на пытливое лицо с аккуратными бакенбардами и двумя странными бородавками над обеими бровями, что придавало его в целом приятной внешности некоторую двусмысленность, арлекинную шутливость.