Однако ещё через два дня, когда последний шуруп и последнее полотенце были проданы на осточертелой барахолке и Надежда, отчаявшись получить вразумительный ответ от издательского унтер-пришибеева, уже складывала бельишко, брюки и всё тот же растянутый свитер в дорожную сумку, – из «Титана» позвонили. Секретарша Богумила сообщала, что пан Ватроба, переговорив с несколькими претендентами на представительство в Москве (враньё, ожесточённо подумала Надежда, где эти чёртовы претенденты?), остановился на кандидатуре
На сей раз, отставив церемонии и низкопоклонство перед Западом, они со Станиславом явились на встречу с директором в самом будничном виде. Надежда выслушала указания: за месяц она должна найти соучредителей нового совместного предприятия, провести маркетинговое исследование российского книжного рынка, зарегистрировать фирму… Там было ещё десятка три указаний, она решила пока не пугаться и действовать наощупь. На всё про всё ей выдали штуку зелёных – деньги по той погоде огромные. Первыми книгами на русском рынке должны были стать: некий английский детектив самого простенького разбора, какой-то женский роман (она не успела прочитать это великое произведение) и как раз та порнуха с нежным членом.
Надежда прекратила изучать мыски своих новеньких сапог, подняла голову и сказала:
– Я бы хотела издавать талантливых польских авторов. Марека Хласко. Станислава Лема. Божену Озерецкую…
Пан Ватроба затопал ногами. Это было неожиданно и очень пугало с непривычки. Странно, что такой дробный топот издают столь изящные ножки, мелькнуло у Надежды, – будто стадо косуль бежит по асфальту к водопою. «Никаких польских авторов, – орал он высоким голосом, срываясь на фальцет, – английские детективы!
– Пойдёмте, – сказала она Станиславу и направилась к двери.
– Чьто ти хочьеш?! – крикнул издатель. – Чэго хцэш?!
Надежда вернулась, сказала:
– Пан Станислав, прошу вас переводить дословно, без купюр, не смягчая… Уважаемый пан, если то, что мне предложили почитать, – примеры основной продукции вашего издательства, то мне просто жаль ваших читателей. А тот, кто перевёл их на русский язык, должен быть немедленно расстрелян. Переводы ужасны, презренны, нелепы, это вздор и позор. Начинать издательство с выпуска дурных книг – значит провалить дело с самого начала. Возможно, у русских сейчас проблемы с продовольствием, но читать они не разучились и знают толк в литературе, это наш национальный промысел.
Станислав переводил, подавленно снижая голос на крутых виражах, но слов Надежды не смягчая.
Пан Ватроба был взбешён и великолепен. Он тряс руками и топотал ногами: кто это говорит?! От кого он это слышит?! Кто учит его издательскому делу – нищебродка из Москвы?!
Она вновь направилась к двери, и вновь, брызжа и топоча, ей кричали что-то в спину по-польски. И она возвращалась и повторяла, что, возможно, им стоит поискать представителя посговорчивей, чем она, но… «Озерецкая», – повторяла тихо. «Озерецька?!!» – вопил Ватроба в полуобмороке. Станислав, бледный и потрясённый, тоже всплескивал руками, пытаясь встрять в скандал и как-то умерить его, обращаясь то к издателю, то к девушке, которая – он уже точно это знал – конечно же, станет успешным представителем издательства в России.
На обратном пути он, встрёпанный и вспотевший, без клетчатой кепки на голове (забыл её у Богумилы), несколько раз повторил, зачарованно, чуть ли не испуганно на неё глядя: «Надежда, вы совершенно необыкновенная молодая особа! И вы далеко пойдёте…» – «Далеко, – усмехнулась она, – вот только – куда?»
Итоги издательских торгов (а иначе и не скажешь, Надежда была удивлена и даже потрясена сходством своей торговли на рынке с этой беседой «на высшем уровне») вылились в следующее соглашение. Она пойдёт на компромисс, выберет две книги из числа предложенных – неплохой английский детектив и сентиментальную историю любви, автор Анеля Ковальская. В Москве отдаст их в умелые руки профессиональных переводчиков, сама сделает редактуру и корректуру, найдёт художника, типографию, распространителей… Взамен она увозила заветный договор на издание трёх романов Божены Озерецкой.
Это была победа, и торжествующая радость окрыляла Надежду на протяжении всего обратного пути с двумя пересадками, в безразмерных вагонах битком набитых поездов, куда заносила её толпа, где ей сломали чемодан, намяли бока, выдавили локтями рёбра и оттоптали ноги, заодно вытащив деньги, оставшиеся от удачной торговли на Гданьском рынке.