Ангельский рожок

И упрямо продолжала свой путь – до угла улицы, до дома с чугунной вензельной калиткой, где на каждом кирпичном столбе сидело по чёрной горбатой вороне, заворачивала за угол и выходила к каналу, а там покачивались высокие голые мачты. И казалось, что недавно тут проходил крестный ход, но хоругви сняли, а голый остов теперь качается на ветру… Над серой морщинистой водой летали хрипатые чайки и орали, как пьяные матросы, вполне различимыми ругательными словами.

Она стояла у воды, щурила глаза, слезящиеся от порывов ледяного ветра, и, стягивая на горле мягкий ворот старой зимней куртки, повторяла себе: «У меня будет большой красивый дом… И я поеду, куда захочу: в Италию, во Францию… в Тунис! Куплю себе двадцать пирожных и съем за один присест. И буду делать книжки, много хороших книг. Всё это будет в моей жизни. Будет, будет, будет!»

Наконец настал великий день, и Станислав повёз Надежду в издательство. К тому времени она распродала почти все свои запасы и даже принарядилась: купила тёмно-зелёное шерстяное платье и сапоги на деликатном каблучке, а нитку мелкого розового жемчуга надела ей на шею жена Станислава, Гражина.

Сам Станислав, рекомендатель и переводчик, тоже прекрасно выглядел: в сером костюме, в бордовом галстуке, с бордовым же платочком, углом торчащим из нагрудного кармана. Станислав смешно скашивал на него глаза и называл «свиным ухом».

«О Божене Озерецкой пока не заикайся», – посоветовал он, и, когда Надежда увидела, а главное, услышала директора, пана Ватробу, она этот совет оценила вполне.

Маленький и щуплый, лысый как колено, пан Ватроба был элегантен и высокомерен. Надежда сильно волновалась и потому запомнила только его до странности маленькие ноги в ботиночках, явно сделанных на заказ. Они сверкали, забавно отзываясь такой же сверкающей лысине, и можно было бы мысленно пошутить, что и ту, и другую поверхности пан Ватроба может чистить одной и той же тряпочкой с ваксой… Но шутить не хотелось.

Непонятно, почему эта встреча называлась собеседованием и для какого такого перевода прибыл с ней Станислав – Надежде не удалось вставить ни единого слова. Станислав сосредоточенно слушал и кивал, иногда легко касаясь локтем руки Надежды, незаметно этим её подбадривая… Говорил один пан Ватроба. Он говорил и говорил, притоптывая ножкой, почему-то всё больше раздражаясь, будто ему кто-то возражал. Видимо, попросить его умолкнуть минуты на полторы, дабы претендент на должность смог бы услышать – что, собственно, до него хотят донести, – было стратегически неправильным. Станислав кивал, Надежда вежливо мрачнела.

По обратному пути так же мрачно она слушала Станислава, его запоздалый и сильно смягчённый перевод.

Как он и рассказывал в первый день, махина «Titan-Press» выпускала в свет огромное количество печатной продукции. Титаническая мельница вертела адские жернова: европейскую классику, польских авторов, англоязычные детективы, кулинарные книги, порнуху, женские страдания, пособия по успешному ведению бизнеса, наконец, Камасутру – вечную и бессмертную кормилицу вечно вожделеющего человечества. Россию они считали страной отсталой и малокультурной, вообразить не могли, что там, как и в Польше, благодарные читатели заглатывают книги любых жанров, тем более после многолетнего книжного голода.

Задумывая экспансию на российский книжный рынок, они успели отдать в перевод множество книг (пяток из них, в холщовой сумке, выдала Надежде на ознакомление секретарша пана Ватробы Богумила). Беда лишь в том, что переводы эти делали отнюдь не профессора, вроде Станислава, а студенты, причём студенты нерадивые.

Весь вечер, лёжа на раскладной подростковой кровати за ширмой в кухне – в самом просторном, как ни странно, помещении квартиры, – Надежда читала выданные ей шедевры. По мере чтения изумлённо приподнималась, садилась на кровати и ржала, выкрикивая ту или другую выловленную фразу: «То твоё верное сердце говорит с любовью из твоего нутра! – декламировала она. – Эта здравая пани заслужила истинное почитание на поприще делового содержания своего чистенького и уютного борделя!» Минут через десять она уже рыдала от брезгливого восторга, вскакивая и опять падая навзничь, так что в одно из самых драматических сотрясений организма («Мой нежный член, достойный её пылкости, достиг её сердца!») кровать под ней таки сложилась.

Наконец предстала перед Станиславом и мрачно проговорила:

– Они идиоты, понимаете, Станислав? Высокомерные идиоты. Хорошо, что я ему не понравилась, и потому считаю себя свободной.