Ангелы Ада

На рассвете в лагере еле-еле шевелилось человек двадцать, а то и меньше. Один из райдеров «Цыганского Жулья», с которым я раньше беседовал, был вконец очарован словечком «сплавить». Он уловил это слово, когда я заметил, что их «сплавили» в херовый кемпинг. «Цыган» с ухмылкой повторил это слово несколько раз, потом какое-то время забавлялся, придумывая всякие сочетания. Через несколько минут я услышал, как он донимает другого «Цыгана»: «Скажи, старый, может отправимся в город и сплавим кого-нибудь?» К четырем утра это слово стало расти в его голове, как злокачественная опухоль, и он бродил вокруг костра, доебывался до людей и спрашивал: «А что ты сделаешь, если я скажу, что собрался тебя сплавить? «Или: «Скажи, старый, не можешь ли ты сплавить мне взаймы до утра? Я так мучаюсь». И тут он начинал безумно хохотать и, пошатываясь, брел к остаткам пивной горы. К тому времени практически все банки уже были пустыми. То и дело кто-нибудь из «отверженных», не найдя полной банки, впадал в неописуемую ярость и начинал пинать пустую тару во все стороны, пока какая-нибудь добрая душа не приходила к нему на помощь. Помимо всех прочих звуков, как всегда, раздавалось урчание и рев мотоциклетных моторов. Некоторые Ангелы садились в седла своих байков, давали им поработать на холостом ходу, затем глушили двигатель и шли общаться с братвой дальше. Это, казалось, придавало им энергию, напоминая подзарядку батареи. Последний звук, услышанный мной той ночью, было мирное тарахтение «борова» прямо за моей машиной.

На следующее утро я проснулся от оглушительного шума. Судя по всему, неведомый враг незаметно пробрался ночью в лагерь, вывернул каждый из элементов сборки карбюратора, и теперь все надо было снова регулировать. У все еще дымящегося костра собралась большая толпа, и в самом ее центре я разглядел Баргера, говорившего с лысым маленьким человечком, которого, похоже, сразил недуг типа пляски Святого Витта. Человечек был репортером The Los Angeles Times и очень сильно нервничал, хотя в лагере находилось несколько помощников шерифа. Он корчился и потел, как персонаж, ворвавшийся в крепость каннибалов и попросивший руки дочери их вождя. Репортер представился Джерри Коэном. Как только он начал объяснять, что ему нужно, Тайни подскочил к Баргеру, обхватил его своими ручищами и приветствовал небрежным слюнявым поцелуем прямо в рот. Этот жест – гарантированная встряска для «цивилов», и Ангелы отлично понимают, какую реакцию вызывают такие выходки. «Они этого не выносят, – говорит Терри. – Это каждый раз шокирует их до глубины души, особенно если немного поработать язычком». При виде фотографов Ангелов неизменно пробивает на целовальное неистовство, но я никогда не видел, чтобы они целовали друг друга, если некого было шокировать. Подобное поведение – нечто, выходящее за рамки шоу-бизнеса, и в постоянно возникающих серьезных ситуациях кто-нибудь из Ангелов может попробовать объяснить это как «просто еще один из способов, при помощи которых мы даем миру понять, что мы – братья».

Довольно нервирующий способ приветствовать приятеля. Я уже был знаком с Ангелами многие месяцы, и вот как-то вечером я отправился в «Хайд Инн» в Сан-Франциско и присоединился там к одной компании. Пока я рылся у себя в кармане в поисках денег, чтобы расплатиться за пиво, меня чуть не сбило с ног какое-то тело, обвившееся вокруг меня так быстро, что я даже не успел разглядеть, кто это был. В глазах у меня потемнело, и моей первой мыслью было, что они таки решили взяться за меня и что все кончено … какой-то мужик страстно целовал меня, щекотал усами… послышался смех. Ронни, секретарь отделения Окленда, казался оскорбленным, что я не поймал его в полете, как он ожидал, и не ответил искренне на поцелуй. Я допустил серьезную ошибку, с точки зрения этой социальной группы, и дал в руки «отверженных» лишнее доказательство, что клевый-то я клевый, да вот только наполовину. Они смотрели на меня как на неспособного ученика. Для них я был пограничным экземпляром, в поступках которого пробивалась искра потенциального «отверженного». Но такой пробивон случался очень редко.

Моим первым погружением с головой в пучину безрассудной глупости стало приобретение английского байка. Такое оскорбление традиций outlaws я искупил, правда лишь частично, собственной кровью: проломил себе голову в аварии, когда несся на бешеной скорости. Байк – всмятку, зато мое доброе имя было восстановлено. Благодаря этой катастрофе я закрепился на хлипкой стремянке социального статуса «отверженных», но вот запорол этот трюк с приветственным поцелуем, и все опять рухнуло к чертям собачьим. После этого в общении со мной чувствовалась некоторая отчужденность, словно я был чьим-то маленьким братишкой, страдающим неизлечимой болезнью: «Пускай этот бедный дурачок творит, что хочет. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Видит Бог, это все, что мы можем для него сделать»[48].