Ангелы: Анабазис

Михаил убрал нож. Оставалось только радоваться, что спектакль удаётся на славу, но вместо этого наваливалась усталость. Вытянул из нагрудного кармана мятый конверт, когда-то бывший белым. Разгладил на ладони и протянул одинату. Сел рядом и уже без всякого пафоса сказал:

— Это забрали при обыске Маугли. Письмо в Одина-тэ. Ведомый Всеволод был подготовлен для ведущего Яромира как подарок и жест мира. Он — твой ведомый, Яр. И, если ты сейчас сдохнешь, я колебаться не буду. Незачем ему будет жить. И незачем со мной оставаться.

Яромир с трудом развернул лист. Как ни старался быть аккуратным, но красные пятна с ребристым рисунком пальцев остались оттисками на краях бумаги. Вгляделся остановившимся взглядом. Перевёл взор на Медведева, мирно сидящего рядом.

— Видишь? — хмуро спросил Михаил.

— Вижу, — почти беззвучно ответил одинат.

Михаил знал, что он видит. И что хочет увидеть — тоже.

— Ну, вот, — усмехнулся Михаил. — Убедился? Он — твой.

Яромир снова угрюмо поглядел на бумагу в руках. А потом смял, не дав постороннему взгляду успеть присмотреться, и, словно окровавленный платок, сунул в карман. Задумчиво взглянул на Маугли, зажмурившегося и стиснувшего кулаки, не веря в происходящее.

— Убедился, — голос Яромира не дрогнул. Только глаза стали живыми. Понимающими.

— Вот и ладушки, — тяжело поднялся Михаил. — Удачи вам!

И пошёл, уже зная, что сделал всё, что мог. Тонкий росток из ставшего вялым жёлудя, поднимался вверх, неся два листа, соединяющих судьбы.

— Михаил! — окликнул Одинат. — Пересечёмся!

Медведев только рукой махнул. Но тонкий звон дубовых листьев внутри зазвучал тихой музыкой, похожей на кошачье мурлыкание. Один друг из тэра у него точно остался. Проходя мимо Стояна, ненароком столкнулся плечами. Ведущий «мечей» проводил долгим взглядом. Таким, что стало понятно, что не один друг…

Стратим ждала его у пирамиды. Она давно разогнала приближённых, и теперь в одиночестве сидела на высокой ступени, обхватив поджатые ноги и положив голову на колени. Острый подбородок точно входил в ямку меж ними. Волосы едва заметно змеились по плечам. Грустная Ассоль в ожидании алых парусов.

— Почему в чёрном? Я думал, теперь ты наденешь белое, как Рарог… — сел рядом Михаил.

Королева, не меняя положения, отозвалась:

— Я ещё не Мать.

— Понятно.

Михаил устало откинулся спиной на высокую ступеньку. Матерью её сделать предстояло ему. Огляделся. Тэра спешно собирались на выход. Полынцев и Родимец суетились возле Катько, помогая «мечам» его пеленать. Маугли толково распоряжался предоставленными «мечами», должными нести Яромира. Там — десятиминутная готовность и дорога домой. А здесь — только Он и Она. Вдвоём. И не о чем говорить… Просто не о чем. Стерва и человек. Мать и Отец. Михаил сцепил руки в замок. Он уже знал, как это будет. Один контакт, в котором, борясь с собой и тупо повторяя «договор, договор, договор», он на время вынудит себя забыть Наташу, забыть родную землю, забыть себя и то, что женщина, которую обнимает, даже не человек. Вот он — супружеский долг! А потом… Потом они иногда будут встречаться и даже разговаривать. Потому что без этого настанет абсолютная пустота, за которой начнётся падение в безумье. Они станут говорить друг другу слова, смысл которых понимают по-разному. Но — лишь бы говорить, заполняя вакуум между двумя разными и чужими, по сути. Говорить о бегущем вне каменных стен ветре. О том, каким бывает снег. Каким было прошлое. Как спалось и что снилось ночью. Хотя, нет. О том, кто приходит во снах, он рассказывать не захочет. Это останется только его тайной. Стратим — умная стерва, а значит, она не спросит, подразумевая ответ. И он будет просыпаться среди ночи и смотреть в серый потолок. Он будет бредить невозможность дотянуться до своего мира… Словно похороненный заживо.

— А почему дуб? Я думала, это будет медведь, — Стратим повернула к нему лицо, прижавшись к коленям щекой. Бесцеремонная прядка прикрыла припухлость губы, с ещё не поджившими шрамами последнего боя.

— Почему? — Михаил растерялся. — Действительно, почему?

Ничего путного в голову не приходило.

— Дуб — символ древний, — нахмурилась Стратим. — Мудрость и сила. Он встаёт там, где уже росли другие деревья. Он приходит на смену тогда и там, где не остаётся надежды. И поднимает рощи. Он впитывает память земли и передаёт её небу и всему живому. Сильный символ. Рода.

— Ну, вот… — Михаил натянуто улыбнулся. — Ты о нём знаешь больше меня.

— Знание — не чувство, — скупо пожала она плечами. — Я знаю, а ты чувствуешь. Знание — отражение происходящего, знание — взгляд извне. Холодный и беспристрастный. В нём есть ответы на все вопросы, но нет действия. И знание ничто не значит, когда приходит чувство. Приходит как буря, ломающая крылья. Чувство не ждёт ответов и отметает чужой опыт. Чувство — это ты и только ты. Это единственно сокровенное, сидящее в душе как её сердцевина и стержень. Без чувства сущность мертва. Но знание и чувство вечно спорят за существо…