Ангелы: Анабазис

Горгонии расступались перед Стратим, стоящей на ступенях тронной пирамиды. Она подняла голову, смотря на престол, и на мгновение замерла в нерешительности. Ей открывалась дорога до трона, возле которого уже не было Рарог. Сверженную белую деву, скрючившуюся возле пирамиды, сёстры покрывали красным шёлком. Стратим встряхнула волосами, неугомонно бьющими по плечам, и сделала первый шаг.

— Вот и ладненько, — облизал губы Михаил.

Дубок внутри покачал листьями кроны, соглашаясь.

Глава 24 Прощание

Мир — кольчуга, существующая в четырёх измерениях, где каждое звено — сущность. Все связаны, всё связано — и живое, и мёртвое. У всех одна цель и все вместе — плоть мироздания. И отдавая ближайшему, ты отдаёшь миру и в нём тому, дальнему, кто помог тебе когда-то. Отдавая, ты берёшь…

Смотря, как подруги наряжают Стратим, Михаил усмехнулся. Кем бы ни была женщина, к какому роду не принадлежала, а внешний вид для неё оставался на первом месте. Объявленная новой владычицей, Стратим успела огласить три веления, после чего позволила уговорить себя на смену одежды, приличествующую королеве. Три закона, необходимые в сложившейся обстановке. Провозглашение нового Отца. Объявление мира с Пределом Людей. И придание статуса дружественной делегации находящимся в Гнезде тэра. Всё остальное меркло перед возможностью спокойно переодеться, скрыв, наконец, изувеченное боями тело.

С трудом подошёл Родимец. Раны после лечения тэра стали почти не заметны, но контузия сказывалась — он тяжело ориентировался в пространстве и щурился, будто целился, разыскивая знакомые фигуры в мутности мира.

— То-топтыгин! — позвал он. — Ка-катько в сон по-погрузили. Типа, за-заморозка. До-до врачей до-доберёмся, там восстановят.

Михаил кивнул. Накатило странное чувство. Захотелось товарища обнять, прижать поближе к звенящим дубовым листочкам возле сердца, подарить часть внутреннего покоя, поделиться уверенностью и силой. Но знал — не получится. Пока — не получится. Не готов ещё сам. Потому протянул руку, горячую от свернувшегося в ней огня. Родимцев не сразу нашёл её в воздухе, раскоординированно махая своей. Но, когда ладони сцепились, вздрогнул, обжигаясь до кости ласковым теплом, стремительно разворачивающимся в нём. Тепло пробежало волнами по телу — от кисти до живота, — и стало хорошо, словно с проруби — в баньку, а потом вышел, остограммился и почувствовал себя по-настоящему живым. Михаил видел, сочувствовал то, что происходило с товарищем. И оттого на душе становилось легко и свободно. То, чего хотел, — получалось.

Родимцев, преодолев себя, расцепил хват и, глядя куда-то под ноги, поблагодарил, медленно растягивая слова, чтоб не потерять и не изувечить ни одного звука:

— Спасибо, Топтыгин.

— Не за что, Игнат. Ну, прощай…

— Увидимся ещё.

— Как судьбе будет угодно…

— Увидимся! — хмуро отрезал Родимец и ушёл к Кирпичу.

Медведев проводил товарища взглядом. Двое их осталось у него. Двое из всех, что шли последние годы рядом. Их жизни, их судьбы стали предельно близки в дороге, и теперь чувство разрыва давило. Вроде понимал, что это и не разрыв вовсе, и каждый из них будет помнить других — и живых, но далёких, и погибших, — такими, какими принял в своё сердце, но… Узник по собственной воле, по когда-то заключённому договору, он понимал, что встреча, на которую надеялся Родимец, невозможна. Пределы не пересекаются. Любое их пересечение — война. Война — значит, смерти. А это то, на что пойти он теперь не мог. Ни за какие ценности мира. Внутри китайской «музыкой ветра» пели тонкие листики. И кое-где набирали завязь серёжки. Чешуйчатые листики уже скоро станут шапочками, прочно держа, словно в тесных ладошках, крепкие жёлуди. Вот это действительно ценно.

— Пресветлый…

Михаил обернулся, не успев скрыть мягкой улыбки:

— Тоже попрощаться?

— Нет, — хмуро отозвался Маугли. — Вас зовёт Пресветлый Стоян.

Вот теперь улыбка погасла сама. И дело не в ведущем «мечей». Просто «нет» Всеволода прозвучало сильно и прочно, словно ударило молотом. Он не собирался уходить. Ни сейчас, ни потом.

Стоян ждал у стены, в стороне от своих людей, расположившихся на отдых. В кругу врачевали Катько, Полынцева и нескольких одинатов. Молчаливое, но заботливое отношение друг к другу тэра даже вызывало зависть. Они могли себе позволить то, что не практиковалась меж людьми. Михаилу вспомнилась девочка-магура, умершая в кругу нежно поющих сестёр. Тэра действовали похожи. Они не пели, но возле каждого раненного сидело несколько человек, которые просто присутствовали и молчали, пока целитель Елисей и его помощники кромсали и штопали тела. Сидели, подчас даже не смотря на кривящихся от боли. Лишь изредка прикасались — стереть пот со лба, придержать бьющиеся плечи или будто случайно тронуть за руку. А человеку зримо становилось легче. И никаких слов. Даже принятых в среде людей соболезнований, ободрений, уговоров потерпеть или обещаний отомстить. Тишина, иногда прерываемая вырвавшимися стонами.

— Звал?