Ангелы: Анабазис

Огромный тронный зал оказался заполнен почти до отказа. Ближе всего находились «мечи». Тэра держали оборону вокруг оставшихся в живых людей и нескольких тел, которые, видимо, успели принести в кольцо. Это радовало. Оставлять своих мёртвых врагам — бесчестье равное трусости. Дальше, возле тронной пирамиды, оказавшейся монолитом чёрного камня, находились стервы, — рядовые и старшие. Ряды магур, Сиринов, Алконостов. Стратим стояла с поникшей головой на первой ступени пирамиды в окружении двух сестёр, равных ей, но одетых в красные одежды, облегающие фигуры. За ними высились тощие мумии горгоний. И выше, возле опрокинутого трона… Кинув взгляд, Михаил прикусил губу — отвести глаза не нашлось сил.

Прекрасная птицедева смотрела на него глазами восхищения и безграничного доверия. В первую очередь выделились именно глаза — огромные, как озёра, влажно-блестящие, живые. И только потом Михаил смог увидеть лицо и разглядеть тело. Платье — не платье, шлейф — не шлейф, а какая-то путаница снежно-искрящейся прозрачной ткани обволакивала её. Вроде и одета, но при малейшем движении свет «солнышек» проникал за взбитое облако чудесного материала, обнажая и расцвечивая совершенную фигуру. Тело богини, королевы, блаженства, воплощённого в плоть. Всё, что хотелось, — это прикасаться, сливаться, каждой клеткой кожи, соединяться дыханием. Он не просто вожделел её, он хотел просыпаться рядом, дышать с ней в такт, делиться теплом в самую холодную ночь, дожить до старости, всё также нежно подавая её руку на вечерней прогулке и умереть на её коленях, когда настанет срок. Внезапно накатившее желание прожить с единственной женщиной всю жизнь, всю без остатка, потрясло его. Ему оказалась нужна только она…

…Она стояла, такая нежная и хрупкая в своём любимом лиловом платье, зябко куталась в накинутый на острые плечи плащик и теребила букетик сирени, сорванной рядом, в городском саду. Она с волнением смотрела на часики, добротную «чайку», подаренную им на заре отношений, притоптывала ножками в излишне лёгких для осени туфельках в тон платью и заглядывала в окна подходящим машинам. Она покусывала мягко очерченные губы под розовой помадой, поправляла локоны, которые нещадно трепал ветер, сбивая с таким трудом собранную причёску. И, возможно, неосознанно прикасалась горячей ладонью к чуть-чуть округлившемуся животику…

— Наташа!

Окно в сизых разводах дёрнулось, когда дежурный «ПАЗ» встал на остановке. Она, не скрывая слёз, счастливо засмеялась и бросилась навстречу, ещё легко и свободно, но уже со странной бережливой грацией, доступной только самым счастливым женщинам. Будущим мамам.

— Наташка! Наташенька! — зашептал он горячечно, вырываясь из пут ремня безопасности. Дурацкая система никак не хотела отпускать, клавиша вдавливалась, а замок всё также жёстко держал широкие стропы. Он рванул лямку, надеясь порвать.

— Уймись, Отец! Это морок! Уймись! Не она это! Не она, слышишь?! — шептал водитель, странно кривясь, и корявыми, но сильными руками пытаясь удержать его на кресле.

— Наташка! Я сейчас! Я уже иду! Я вернулся! — бешено рвался он, отталкивая водителя и пытаясь порвать ремень.

Она протягивала ему сирень, она шла, словно плыла, словно входила в него через глаза, жаркое дыхание и влажные поры. Она заполняла его ночным лепетом под короткие вздохи, под стиснутые мокрые простыни и жаркие прикосновения тел.

— Стой же ты!

— Отец!

Колокольчик? Звон выпавших монеток?

Он удивлённо обернулся. Рядом с остановкой стояла девушка. Чёрная куртка над обтягивающими джинсами, стопка учебников в одной руке и маленький трёхцветный котёнок в другой. Девушка смотрела, закусив губу. Во взгляде плескалось целое невыплаканное море. И чем-то неуловимым, неясным она казалась хорошо знакомой, даже родной. Такой родной, что с радостью бы назвал сейчас сестрой или подругой… Только вот никак не мог вспомнить — кто же?

— Иди ко мне! — позвала Наташа. — У меня для тебя подарок! — и, словно по барабану, похлопала ладошкой по большому животу. Михаила передёрнуло. Сочетание жеста и внезапной улыбки превосходства так не шло Наташе, его Наташе, что захотелось подольше остаться в тисках упорного ремня и что-то немо кричащего водителя.

Снова звякнул колокольчик.

Девушка в чёрном со вздохом опустила руки и книжки полетели на осенний асфальт, словно черепицей усеянный листьями. Разлетелись, открываясь, на ветру шелестя страницами. Котёнок с бубенцом на голубой ленточке спрыгнул вниз. Пушистой лапой растрепал листы. Выпала картинка неба с созвездием лебедя. Котёнок примерился укусить царственную птицу за светящийся хвост, но передумал и забил лапами, заиграл, захлопывая фолиант. «Славянская мифология» — значилось на обложке.

— Отец!

Бубенчик на ленточке снова звякнул, привлекая внимание. Знакомо, ласково прозвенел. И тихий котёнок сел, грустно развесив уши и поникнув усами. Михаил потянулся к нему, желая утешить, погладить, взять на ладонь и унести в дом…

И внезапно котёнок показался единственным живым из всего, что окружало. Единственным, на кого стоило тратить крохи любви, жгущие сердце.