Ангелы и пионеры

За стеной бабушка и Борис Генрихович спорили из-за какого-то Алгая.

На кладбище было солнечно. Бабушку окружали крашеные старухи и Борис Генрихович поддерживал под локоть.

– Видишь, видишь? – услышал Егор шепот бабушки. – Нету, нету… Зачем сообщали… Я знала, знала…

Из школы не было никого, даже Пашки Александрова. Это потому что холодно очень и среда, по средам у Пашки платные занятия, нельзя пропускать.

Незнакомая девчонка в ушанке и мохнатых сапогах положила на могилу огромный букетище роз и топталась отдельно от всех. Вид какой-то деревенский, в тулупе… Зато тепло… Некрасивая. Глаза светлые, но раскосые и сидят широко, врастопырку. От этого взгляд удивленный. Типа – «да что вы говорите!» Тоже, наверное, училась у мамы печь пироги и выращивать цветы.

Дмитрий Андреевич пришел позже всех, опоздал, с охапкой белых цветов, в длинном черном пальто нараспашку. Он снял шапку, и легкий снежок стал путаться в его волосах. У Дмитрия Андреевича тряслись руки и голова. А на лице отдельно трясся и прыгал подбородок. С цветами в руках он подошел к свежей могиле и сперва встал на колени, а потом начал моститься у могилы, как будто собирался лечь спать. Все смотрели и не знали, что делать. Но он полежал немножко и встал.

Мама останется тут, на далеком краю огромного кладбища, ее круглоглазое лицо на большой фотографии будет заметать снег, а Дмитрий Андреевич погорюет и пойдет жить дальше, праздновать Новый год со своей семьей, ходить в походы, петь под гитару задумчивым голосом простые душевные песни про любовь и дружбу…

И это будет несправедливо.

Егор потрогал острую заточку в правом кармане.

Девчонка в мохнатых сапогах и ушанке, не отрываясь, смотрела на него. Вот она моргнула своими растопыренными глазами, точно решившись, и подошла к нему.

– Ты меня не знаешь, – странным быстрым говорком, пропуская, проглатывая гласные, заговорила она. – Я вместо отца. У него нога сильно сломана – упал на стройке на своей. Получил телеграмму – как ехать? И мама тоже – не езди, куда ты с гипсом и расстроишься там. А как не ехать? Получится, что ему все равно. А ему не все равно. Я говорю – давай я поеду, паспорт есть, ехать можно. Отец говорит – правильно, молодец… Билет мне купил и велел, чтобы цветы…

– Какой еще отец?

– Твой. Наш, – удивленно ответила она.

А Егор не удивился. Он сказал:

– Ты что-то путаешь, девочка. Мой отец в речке утонул, когда я еще не родился.

– Это наврали всё! – сердито крикнула девчонка. И снова заговорила тихо, скороговоркой, чудным нездешним говорком. – Он тебе сам расскажет. Это твои прятали… У тебя бабушка такая очень… А я всегда знала, у папы фотки есть. Мы тебе посылки слали, а они обратно к нам в Алгай… Ты меня не знаешь, а я твоя сестра. Вот, у нас с тобой даже уши одинаковые.

Она быстро сдвинула ушанку и показала Егору крепкое круглое ушко.

Дмитрий Андреевич уже отряхнул брюки от снега и уходил с кладбища. Теперь надо было его догнать. Перегнать даже, потому что со спины – западло.

– Отстань от меня, девочка, – сказал Егор. – Шапку поправь, простынешь.

И увидел, как у нее дрогнули ресницы.

Она отошла в сторону.

– Это кто? Из школы? – жадно спросила бабушка, перестав стонать.

– Да, – сказал Егор, глядя вслед Дмитрию Андреевичу, и быстро пошел за ним.

Надо попасть в тюрьму, потом в армию… Берут в армию-то после тюрьмы? Не лохануться бы… Надо попасть куда-то, где нет бабушки и ее крашеных старух… И раньше-то жить было трудно – в школе ЕГЭ, а дома мама с другом Дмитрием Андреевичем и бабушка с другом Борисом Генриховичем…

Но и теперь легче не будет… Надо куда-то деваться…

Егор так замерз, что ему было странно, почему внутренности не гремят, как ледышки, когда он идет.

– Дмитрий Андреевич!

В черном пальто нараспашку, в расстегнутой на груди рубахе, Дмитрий Андреевич обернулся и глядел сквозь слезы на Егора, не понимая, кто это, и не чувствуя холода. Но вот он разглядел заточку у Егора в руке и улыбнулся радостно, как будто только ее-то ему и не хватало. Дмитрий Андреевич широко шагнул навстречу острой заточке.

– Егор! – Раскосая девчонка бежала по снегу что есть силы, протягивая ему мобильник. – Тебя!

Все обернулись на нее и остановились.

Она протянула ему мобильник. Он был теплый, как живой.

Через тридцать секунд Егор опустил трубку и привалился к сугробу, чтобы переварить услышанное.

Он очень устал.

Девчонка села на сугроб рядом с ним.

Бабушка, Борис Генрихович, крашеные старухи и напрочь сумасшедший Дмитрий Андреевич стояли поодаль молча, не приближаясь.

Девочка сердито посмотрела на них, пошевелила плечами в тулупе и обняла Егора одной рукой. От рукава с торчащей овчиной пахло теплым травяным дымом, далеким краем, где всё не так, как здесь.

Егор увидел, что заточка давно выпала из его руки и валяется в снегу.

Девочка помолчала и сказала деловито:

– На восьмичасовом поедем, значит. Родня в Балакове встретит, а там уж часов пять всего на машине, и – Алгай…

Подумала и вздохнула:

– Ух и страшная эта Москва…

Милые люди