Ангелы на каждый день

Карел думает об этой милашке. Он закрывает глаза, хотя знает, что уже не уснет — кроме того, уснуть ему мешает усиливающееся давление внизу живота. Но придется подождать, пока Мария освободит ванную. Господи, что она там делает? Карел смирился с тем, что время, которое женщины утром проводят в ванной, с возрастом увеличивается, но сорок минут, до которых докатилась его жена с начала прошлого учебного года, и впрямь необъяснимы. Пластическая операция лица и то не длится так долго. Он, конечно, всего лишь забавляет себя этими ехидными мыслями, на самом же деле старение жены огорчает и умиляет его.

— Знаешь, почему мы здесь? — спрашиваю я Илмут. — Потому что его сердце до сих пор не очерствело.

Карелу обычно достаточно пятнадцати минут в ванной — и он уже побрит и принял душ.

— Доброе утро.

— Ты принял душ, — констатирует Мария вместо приветствия.

Карел знает: сейчас она пойдет и проверит ванную. Двадцать пять лет назад ничего подобного не пришло бы ей в голову, но теперь она делает это автоматически. Что ж, все надо принимать так, как есть.

— И даже вытер после себя...

Он улыбается ей. Для него она подогревает сосиски, для себя — в оранжевую керамическую миску насыпает кукурузные хлопья и заливает их обезжиренным йогуртом. Еще одна заранее проигранная попытка диеты, думает Карел. Как и всегда по утрам, включен телевизор.

— Вечером сделаю испанские птички[8] — говорит Мария. — Филип заедет к нам ужинать.

Когда в последний раз был у них горячий ужин? — вспоминает Карел. Что ж, для чего-то хорошего и сыновья иной раз кстати.

— Он звонил. Вчера.

Карел кивает. Мария изображает равнодушие, но он-то может представить, какую радость доставил ей Филип своим звонком. Про себя он отдает сыну должное.

На столе, там, где долгие годы сидел Филип, лежит объемистая красная папка-скоросшиватель с домашними заданиями и целая стопка тетрадей; на вершине пирамиды — старая магнитофонная кассета. Карел Гинек Маха “Май”[9], читает Карел на поцарапанном футляре.

— Это я к тому, чтобы ты пришел вовремя.

— Приду.

— В пять.

Карел кивает. Мария вздыхает.

— Когда они познакомились, она думала, что Карел относится к тому типу мужчин, у которых слова на вес золота, — объясняю я Илмут. — Тогда это нравилось ей. Болтливых мужчин она считала женоподобными. Несколько таких субъектов она знала по школе. По педагогическому факультету. Карел говорил мало, но уж если скажет — как отрежет. Тогда его неразговорчивость не была для нее проблемой: если Карел молчал, говорила она, и потому ей казалось, что он умеет слушать женщин.

— Он не только не знает ни одного иностранного языка, — спустя годы аттестовала она мужа, — он и чешского-то не знает!

Ей кажется, что для некоторых понятий и чувств Карел просто не может найти слов. Лицо у него самое заурядное, фигура тоже не бог весть что, зато глаза удивительно красивые. Впрочем, для Карела это типично: в целом он почти образцовый середнячок. Но отдельными качествами, как в плохом, так и в хорошем смысле, он далеко выходит за рамки этой усредненности. Честолюбие у него, к примеру, на самом низком уровне, а вот сексуальные аппетиты, напротив, не в меру развиты. Карел почти немой, ленивый и всегда сексуально озабоченный, но в целом вполне достойный человек.

— Список на холодильнике, — сообщает она ему. — Главное, не забудь про телятину.

4. Нит-Гайяг

Зденек после развода снова живет у матери, в маленькой квартирке первого этажа на Мечиславовой улице. Откуда-то из темной вентиляционной шахты доносится воркование голубя; рама приоткрытого окна совсем трухлявая. Старая эмалированная ванна до того мала, что в ней можно только сидеть, да еще с согнутыми коленями. Дно ванны облезло, вокруг воронки просвечивает ржавый металл. Нищета обреченного на смерть обычно повышает мою работоспособность. Я спросил Гахамела, не кажется ли ему это левацким уклоном, но он ответил, что это естественно. Зденек сидит, согнувшись, на стульчаке, пижамные штаны спущены до колен, и с изумлением рассматривает пальцы ног. Эта завороженность мне знакома. Я знаю, что она означает. Во мне растет сочувствие и любовь, Из кухни, как и всегда по утрам, слышится материнская молитва.

— Боже праведный, помоги мне понять моего сына. Молю Тебя, окружи мое дитя любовью, наставь его уму-разуму.

Зденек с этим уже смирился. Материнское бормотание — один из неизбежных утренних звуков: все равно что свист чайника, шум мусорщиков или буханье дверей в доме. Сейчас он, оторвав взгляд от ног, исследует свои руки: напрягает бицепсы и мышцы на предплечье, затем оглядывает ладони. Линию жизни. Ему уже не придется стричь ногти, осеняет его. Даже удивительно, как одно-единственное принципиальное решение может изменить абсолютно все. Даже мельчайшие детали. Все вдруг выглядит совершенно иначе.

— Прошу тебя, поведи его к разумным поступкам, основанным на любви, а вовсе не на страхе или гневе.