Ангелы на кончике иглы

Страна Советов, я тебя люблю!
Позволь с тобой в политэкстазе слиться.
Я Бога об одном сейчас молю:
мне только бы от всех не отличиться.
С телеэкранов прут за рядом ряд
ракеты, чтобы мирно спали дети.
Одни творят, другие мастерят,
наводят третьи все ракеты эти.
Задуматься? Ни-ни в стране Шехерезад.
Плечо к плечу – единство поколений.
За всех за нас сто лет тому назад
уже подумал ясновидец Ленин.
Сверкает нынче солнце над Кремлем.
Сверкать – Политбюро распоряженье.
К вершинам коммунизма мы идем,
и только запах портит впечатленье.
Ряды колонн равняют шаг павлиний,
в подобострастье повернувши луны.
Несет от мавзолея мертвечиной
и снизу, и с прославленной трибуны.

ВЕСЫ

Едва родились вы, кладут вас на весы
Разбуженные криком акушерки.
Качнулся маятник, и двинулись часы,
А вы еще лежите на тарелке.
Младенец, юноша, мужчина и – старик.
Девчоночка, красавица – старуха.
Вся жизнь спрессована в неуловимый миг,
Вся – невесомость. Дунешь – легче пуха.
Меж темнотой и светом стрелки в кутерьме.
У правосудия весы – и что же?
Свободен ли сидишь, гуляешь ли в тюрьме —
Не правда ли, немножечко похоже?
Как снегопад, приходит зрелости порог.
Похвастаться, похоже, что и нечем.
Что весит человек? Чего достичь не смог?
Дал? Взял? Сберег? Направил? Искалечил?
Не жаль сойти с весов тому, кто в мире гость.
Придут друзья – бедняга вроде помер.
Веселый паренек поднимет пепла горсть —
И в капсулу. И ваш надпишет номер.

73. ГОЛУБОЙ КОНВЕРТ

Сняв плащ, Ягубов протянул его Анне Семеновне.

– Ко мне – никого!

– Вам звонил Шамаев.

– По городскому? Чего сразу не говорите?

Локоткова смолчала, пошла к двери.

– Стакан чаю, погорячее и покрепче.

Раз Шамаев звонил по городскому телефону, Ягубов тоже позвонил ему по городскому, но слышались длинные гудки. Ягубов, торопясь собраться с мыслями, сжал ладонями виски. В комнате было полутемно, хотя утро сияло солнцем. Окно кабинета закрывал поднятый вечером на стену здания к майскому празднику портрет Карла Маркса. В окне просвечивали плечо, щека и часть бороды, а весь портрет закрывал четыре окна на двух этажах и, чуть покачиваясь на веревках от ветерка, скрипел.

Локоткова внесла чай, папку с бумагами, ждущими подписи, гранки передовой статьи и тихо вышла. Ягубов отпил несколько глотков чаю, и сонливость отступила. Он потянулся, ощутив приятную усталость мышц рук и груди. Вопреки правилу, он с утра не был сегодня в бассейне. Степан Трофимович поморщился, вспомнив прошедшую ночь, и сейчас жалел, что допустил это. Вчера он составил небольшой перечень задач в свете укрепления идеологической дисциплины. Задачи эти требовали неотложного решения: ошибки со страниц «Трудовой правды» не исчезали. По каждому пункту были конкретные предложения и меры наказания. Однако проект этот не хотелось раньше времени доводить до сведения сотрудников редакции, среди которых было много сторонников Макарцева. Ему об этой бумаге немедленно сообщили бы. Поколебавшись, Ягубов попросил Анну Семеновну вызвать к нему машинистку Светлозерскую.

Инна вошла в кабинет и остановилась перед столом Степана Трофимовича не очень близко, чтобы он мог видеть ее всю, но и не настолько далеко, чтобы исчезли детали и запахи.

– Инна Абрамовна, – сказал Ягубов, мельком обратив внимание на все, на что должен был обратить. – Вы не могли бы выполнить одну мою личную просьбу?

– Наконец-то! – восхищенно произнесла она, просияв.

– Что – наконец?

– Наконец-то вы меня заметили, Степан Трофимыч. Если на женщину не обращать внимания, она увядает. Конечно, я все для вас сделаю, что в моих силах!

Он слегка смутился от такого поворота разговора.

– Да дело, собственно, несложное. Мне необходимо напечатать несколько страниц, чтобы никто в редакции не знал.