Ангелы на кончике иглы

Адъютант положил на стол рукопись и, отсалютовав, удалился. У Якова Марковича лежали горы воспоминаний о войне. Все маршалы, генералы и даже мелкие чины хотели остаться в истории. Все мемуары были похожи друг на друга. Сверху, не читая, Раппопорт бросил и мемуары маршала Катукова. А когда ко Дню армии не оказалось подходящей статьи, Тавров взял из стопы то, что лежало сверху и, сделав резекцию, то есть сократив в пять раз, заслал в набор. Однако ответственный секретарь Полищук удивился:

— Катукова? Да вы что, Яков Маркыч! Цензура не пропустит. Он же психически больной после автомобильной катастрофы. Знаете, какую ему должность придумали? Военный инспектор — советник группы генеральных инспекторов Министерства обороны. Веселая компания выживших из ума маршалов.

Раппопорту пришлось подготовить другие воспоминания. Но 23 февраля утром дверь открылась, и перед Яковом Марковичем предстал офицер. Он отдал честь, щелкнув каблуками, и гаркнул:

— Сейчас к вам войдет маршал бронетанковых войск Катуков.

И офицер встал по стойке смирно, приветствуя входящего в дверь маршала.

— Это Раппопортов? — уточнил маршал у своего адъютанта.

— Так точно, — доложил офицер.

— Товарищ Раппопортов! — Катуков навалился на стол огромной грудью, увешанной орденами. — Почему не напечатана моя статья?

Стоит маршалу вынуть пистолет и выстрелить, и некому будет вечером покормить кошек, с нетерпением ожидающих возвращения Якова Марковича.

— Видите ли, — стал искать выход он. — Ваши материалы были уже подготовлены к печати, вот гранки, но…

— Что — но? — рука маршала потянулась к кобуре, или это только показалось завотделом комвос.

— Но… руководство газеты решило… что воспоминания столь интересны, что… их оставили на день Победы, девятое мая. Это же еще почетнее!

— Ладно. Но учтите: если девятого мая статьи не будет, я введу сюда танки!

Маршал повернулся через левое плечо и, печатая шаг, вышел в сопровождении адъютанта…

— Как думаешь, Тавров, будет он жаловаться? — спросил теперь Макарцев, не получив ответа.

— До девятого мая не будет. Я же пообещал.

— Вот и правильно. А там видно будет…

Игорь Иванович опять замолчал и подумал, что Яков Маркович истолкует это молчание не иначе как дань бюрократической привычке. Подчиненный чувствует унижение, ждет, что ты будешь его прорабатывать или дашь поручение, которое и давать-то противно, а уж делать — просто тошнота. И редактор решил похвалить, сказать приятное.

— Ты не обратил внимания: у нас в редакции распространилась необязательность? Говорим «сделаю», тут же забываем. Распоряжения спускаются на тормозах, поручения не выполняются, сроки срывают, это уж как факт! Прямо болезнь! Единственный деловой человек с чувством ответственности, умеющий работать оперативно, — это Тавров.

Раппопорт медленно перевел взгляд со стены на редактора.

— Ты что, собираешься меня уволить?

— С чего ты взял?

— Тогда у тебя личные неприятности. Чего бы тебе иначе самому звонить мне по телефону да извиняться, что оторвал.

— Телепат ты, Яков Маркыч!

— Я просто апартаид…

— То есть?

— Партийный еврей.

— Жаль, что я понимаю только по-русски…

— Чепуха! Разве мы выпускаем газету на русском языке?

— А на каком?

— На партийном. Говори дело, не тяни…

Опять Игорь Иванович заколебался. Ну почему он меня так презирает, ведь я же ему делал только хорошее! Он очень изменился. Был журналистом первоклассным, умел живо подать любую скучную, но важную для руководства тему. Он был интересным собеседником, Макарцев до сих пор помнил рассказы о лагерях, в которых Раппопорту пришлось, к сожалению, посидеть. Но постепенно юмор его становился все более желчным, а журналистский талант упал до откровенной халтуры. Тавров растлевал всю редакционную молодежь. Сам ни во что не верил и потешался над теми, у кого не было такого подхода, как у него. Реплики Раппопорта, брошенные вскользь, не раз пугали редактора. Конечно, это шелуха, отголоски пережитого, а в душе Тавров — коммунист настоящий. Но надо все же думать, что говоришь! Первым встречным он рассказывает жуткие анекдоты. И обиднее всего — сам насмехается над своими статьями. Он и Макарцеву не раз приводил цитаты из старых высказываний нынешних руководителей, которые теперь звучат так, что лучше не вспоминать.

Макарцеву приходила мысль: а не избавиться ли от греха подальше от Таврова? Но хваля его за деловитость, редактор не кривил душой. Макарцев знал: когда выдвигается какой-нибудь вопрос на партбюро, Тавров, не колеблясь, поддерживает линию редактора, в отличие от тех журналистов, которым ничего не стоит уволиться. Больше того, именно благодаря циничности он безотказен. Что в нем еще оставалось, так это порядочность в том конкретном преломлении, из-за которого и решил он получить совет именно Раппопорта.

— Яков Маркыч, хочу посоветоваться под партийное слово, что между нами…

Раппопорт и бровью не повел. Он продолжал смотреть мимо, в неизвестную точку на стене. Макарцев тоже туда глянул, но ничего не увидел.

— Чего молчишь? Даешь слово?

Плечи Таврова чуть поднялись вверх и опустились.