Ангелы не падают

Она взяла пульт и нажала кнопку. Я кинул быстрый взгляд на журнальный столик, где лежал, заваленный газетами и книгами ее айпод. Наушники выглядывали из-под завала, как ослабленные руки человека, застрявшего под обломками здания. Они тянулись и просили помощи. Уже неделю я не слышал Вагнера.

Мы просидели около часа. Она — на кровати, накручивая свои длинные волосы на палец и распуская. Я — за письменным столом, делая вид, что чем-то занят. Потом я подошел к Эндж, хотел обнять ее, но она выскользнула и утащила меня в спальню. Там мы снова занимались любовью. Не говоря ни слова.

Утром стало еще хуже. Депрессия опутывала Энджи все плотнее. Но есть еще одно чувство, которое свойственно людям и которое никогда не относилось к Энджи Сапковски. Страх. В тот день на тренировке она попросила меня пристегнуть ей трос. Я застыл в изумлении. Я не думал тогда о Грэме, о его ожиданиях. Не думал, как отреагируют критики и публика, которые ходили на наше шоу специально посмотреть на «порхающую девочку». Я не думал даже: «Слава Богу, теперь никакого больше риска». Я просто был подбит этой просьбой.

— Ты уверена? — только и смог процедить я.

— Да, — тихо, едва слышно, ответила она. — Я боюсь упасть.

Молча я пристегнул к ее поясу страховочный трос. Репетиция шла из рук вон плохо. Холодно, сковано и как-то напряженно. Наверное, остальные тоже заметили это, но меня атмосфера просто выводила из себя.

— Что с тобой? — спросил я, когда мы обедали в кафе неподалеку от театра. — Что происходит, Эндж? Ты сама не своя. Ты двигаешься по-другому…

— Хуже? — перебила она.

— По-другому. Тебе страшно…

— А что, людям не может быть страшно?

— Не тебе…

— Я хреново себя чувствую, Нил, — довольно грубо, насколько она могла быть грубой, оборвала Эндж. — Надоело все. Сдохнуть хочется. И не спрашивай меня ни о чем, прошу. Раньше не спрашивал и сейчас не спрашивай. Хорошо ведь, что в сексе у нас все наладилось…

Я хотел ответить, что не хорошо. Хотел сказать, что не так важен для меня этот секс, что куда важнее моя Эндж, мой ангел. Куда важнее всех этих заморочек. Но промолчал. Раздавленный новой Энджи, которую я совершенно точно не знал.

За пару дней депрессия достигла таких масштабов, которые я не мог себе даже представить. Грэм снял нас с выступлений и долго расспрашивал меня, что происходит. А я не мог ничего ему ответить. Я думал только о том, что каждое утро и каждый вечер Эндж заходила в ванную, открывала зеркальную дверцу шкафа, доставала оттуда оранжевые баночки и принимала нужное количество таблеток. Таблеток, которые должны были вылечить ее личность. Таблеток, которые вместо этого разрушали ее душу, превращая в бездонную черную дыру. Пустота — вот самое ужасное, что может овладеть человеком. Ярость, ненависть, — все это не так страшно. Все это проявления жизни. Пустота — это смерть. Энджи была пуста уже несколько дней. Я видел это в ее глазах, когда держал ее за руку. Я видел это в том, что она больше не появлялась на крыше, больше не сбегала по ночам из дома навестить какого-нибудь местного нищего и купить ему большой бургер с горячим чаем. Она заходила по утрам в «Старбакс» вместо того, чтобы купить кофе у продавца хотдогов.

— Привет, красавица! — по обыкновению кричал он ей.

Она кивала и молча двигалась дальше.

— Подожди меня! — просил я и покупал себе кофе.

— Что с ней? — интересовался Рон, с которым раньше Эндж болтала без умолку. — Кажется, ей хреново?

— Кажется, — ответил я.

— Это плохо, парень, когда твоей девушке хреново, и ты ничего не делаешь, — участливо высказался Рон.

— Да, — виновато кивнул я.

В тот день мы опять не выступали. Я остался поговорить с Грэмом, а Эндж ушла домой. В последнее время все чаще она уходила раньше меня и все больше сидела дома в четырех стенах, которые раньше не могли ее удержать, которые раньше давили на нее, сковывали по рукам и ногам.

Я возвращался по сумеречным улицам, окутанным густым туманом, пахнущим жженым маслом и фастфудом. Ветер натягивал и выворачивал навесы закусочных и магазинов. Пар вырывался из вентиляционных люков. Такси текли бурлящими желтыми реками. Нью-Йорк кашлял и чихал сигналами машин. По дороге я взял два кофе у Рона. Что-то внутри меня вздрагивало — как будто кто-то нервно дергал струну, извлекая неприятный дребезжащий звук.

Дома было тихо. Я даже подумал на секунду, что Энджи опять сбежала в какой-нибудь приют для бездомных или на крышу. Я даже на миг обрадовался, но застал своего ангела в ванной с опасной бритвой в руках. Нет, она ничего не успела с собой сделать, но намерения ее были очевидны. Я бросился к ней, обнял, взял на руки и отнес в комнату.

— Никаких больше таблеток, Эндж, — повторял я, — никаких таблеток.

Она все плакала и извинялась, все говорила, как ей плохо, как она борется с нежеланием жить и как проигрывает эту битву.

— Я хочу быть с тобой, Нил, — объясняла она. — И душой, и телом… Это же важно для тебя…