Ангелы опустошения. Книга 1

К Эрману, наверх, на этот странный холм, мы отправились, и Рафаэль сыграл нам свою вторую сонату для Ирвина, который не совсем понял — Но Ирвину нужно понять так много про сердце, про то что сердце говорит, что у него нет времени понимать гармонию — Мелодию-то он понимает, и климактические Реквиемы которыми дирижирует для меня, как бородатый Леонард Бернстайн, в громадных рукопростертых финалах — На самом деле я говорю "Ирвин, из тебя выйдет хороший дирижер!" — Но когда Бетховен вслушивался в свет, и на горизонте его городка был виден маленький крест, его костлявая скорбная голова понимала гармонию, божественный гармоничный мир, и никогда не было никакой нужды дирижировать Симфонией Бетховена — Или вести его пальцы по сонатам -

Но все это разные формы одного и того же.

Я знаю что непростительно перебивать историю таким вот трепом — но я должен снять его со своей груди иначе умру — Умру я безнадежно -

И хотя умирать безнадежно не есть в самом деле умирать безнадежно, и это всего лишь золотая вечность, это не по-доброму.

Бедолага Эрман к этому времени пластом лежит от лихорадки, я выхожу и вызываю ему врача, который говорит, "Мы ничего не можем сделать — скажите ему чтоб пил побольше соков и отдыхал."

А Рафаэль вопит "Эрман ты еще должен показать мне музыку, как играть на пианино!"

"Как только полегчает"

Печальный день — На улице убывающего дикого солнца Левеск-художник выделывает тот безумный лысоголовый танец который меня так напугал, будто танцевал сам дьявол — Как эти художники могут такое принять? Он вопит какие-то насмешки кажется — Троица, Ирвин, Рафф, я отправляется этой одинокой тропой — "Я чую дохлого кота," говорит Ирвин — "Я чую дохлого славного китайца," говорит Рафаэль, как и прежде подобрав руки в рукава широко шагая в сумерках вниз по отвесной тропе — "Я чую дохлую розу," говорю я — "Я чую сладкое старье," говорит Ирвин — "Я чую Власть," говорит Рафаэль — "Я чую печаль," говорю я — "Я чую холодную розовую лососину," добавляю я — "Я чую одинокую сладкогоречь паслена," говорит Ирвин -

Бедняга Ирвин — Я смотрю на него — Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу — будет темно — мы должны быть мужественными — не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?

Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере — Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку — Мы причесываем его — "Чё я там буду делать?" спрашивает он -

"Просто врубайся в людей и в музыку — будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди?" вопит Рафаэль, и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую Империю — "Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!"

Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром — Патрик МакЛир поэт, наш «недруг», согласился встретиться с нами в баре — Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди — Лазарь увидит все это погруженным в гром — Бедный пацан, он боится входить туда один — Он волнуется что скажут о нем люди — "Может с девчонками познакомишься!" подталкивает Саймон и действительно толкает его. "Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви."

"Ладно," соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается — целая жизнь для «Симпатяги» (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти — оперы надежды — чтобы ждать — наблюдать — Целая жизнь снов о потерянной луне.

Мы едем дальше — таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии — "Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи."

"Где же мне взять таких книжек — и библиотеке наверно…"

"Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных."

"Это мучимый и голодный мир," признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.