Ангелы опустошения. Книга 2

Мне удалось занять пять фунтов у своего английского агента у него дома и я поспешил через Сохо (Субботней Полночью) ища себе комнату. Пока я стоял перед магазинов пластинок разглядывая конверт альбома с большой добродушной физиономией американского хипстера Джерри Маллигэна кучка стиляг выплеснувшаяся с тысячами других из ночных клубов Сохо подканала ко мне, как заджинсованные марокканские хипстеры но все прекрасно одетые однако в жилетках и отглаженных брючках и в сияющих ботинках, говоря "Скажи-ка, ты знаешь Джерри Маллигэна?" Как они засекли меня в этом рванье и с рюкзакам я никогда не узнаю. Сохо это Гринвич-Виллидж Лондона полный печальных греческих и итальянских ресторанчиков с клетчатыми скатертями при свечах, и джазовых притончиков, ночных клубов, стриптизных точек и тому подобного, с десятками блондинок и брюнеток крейсирующих ради денег: "Пассушай, дорогуша" но ни одна на меня даже не взглянула поскольку я был так ужасно одет. (Я приехал в Европу в лохмотьях рассчитывая ночевать в стогах с хлебом и вином, а тут нигде никаких стогов.) «Стиляги» это английский эквивалент наших хипстеров и абсолютно ничего общего не имеют с "Рассерженными Молодыми Людьми" которые вовсе никакие не уличные типы покручивающие на углах ключами на цепочках а интеллектуальные джентльмены среднего класса с университетским образованием большинство их изнежено, а когда не изнежено, то политично вместо того чтобы быть артистичными. Стиляги же пижоны перекрестков (вроде нашей собственной породы особо влатанных или по меньшей мере «резких» хипстеров в пиджаках без лацканов или в мягких голливудско-ласвегасских спортивных рубашках). Стиляги пока еще не начали писать или по крайней мере публиковаться а когда начнут то заставят Рассерженных Молодых Людей выглядеть академическими позерами. Обычная бородатая богема тоже шляется по Сохо но они были тут задолго до Доусона или Де-Квинси.

Пиккадилли-Сёркус, где я нашел себе дешевый номер в отеле, это Таймс-Сквер Лондона вот только там есть очаровательные уличные артисты которые танцуют и играют и поют за пенни что им швыряют, кое-кто из них печальные скрипачи заставляющие вспомнить пафос диккенсовского Лондона.

Что изумило меня почти так же сильно как и все остальное так это жирные спокойные полосатые коты Лондона причем некоторые мирно спали прямо в дверях мясных лавок а люди осторожно перешагивали через них, прямо на солнцепеке в опилках но лишь на вытянутый нос от ревущего движения трамваев автобусов и машин. Англия должна быть страной котов, они мирно обитают по всем задним заборам Сент-Джонз-Вуда. Пожилое дамы любовно пичкают их совсем как Ма кормит моих кошек. В Танжере или Мехико кота едва ли увидишь, разве только поздно ночью, потому что беднота часто ловит и ест их. Я чувствовал что Лондон благословен своим добрым отношением к котам. Если Париж это женщина изнасилованная фашистским вторжением, то Лондон мужчина в которого никогда не проникали а он лишь покуривал трубку, попивал свой портер или половину-на-половину, да благословлял своего кота по мурлыкающей голове.

В Париже холодными ночами жилые дома вдоль Сены выглядят уныло как жилые дома Нью-Йорка на Риверсайд-Драйве январскими ночами когда все негостеприимные порывы Гудзона бьют людей мокрыми клочьями из-за углов их вестибюлей, но на берегах Темзы ночью кажется есть какая-то надежда в мерцании реки, Ист-Энда на той стороне, что-то дьявольски по-английски полное надежды. Во время войны я тоже видел внутреннюю часть Англии, те невероятно зеленые местности призрачных лугов, велосипедистов ожидавших у железнодорожных переездов чтоб добраться домой к крытому соломой домику и очагу — я любил ее. Но у меня не было времени и желанья болтаться тут, я хотел ехать домой.

Идя однажды ночью по Бейкер-Стрит я на самом деле начал искать адрес Шерлока Холмса совершенно забыв что он был всего лишь фикцией ума Конан-Дойла.

Я получил свои деньги в конторе агентства на Стрэнде и купил билет до Нью-Йорка на голландские судно п/х Ньё-Амстердам отправлявшееся из Саутгемптона в тот же вечер.

Часть четвертая. Проездом через Америку снова

62

Итак я совершил это большое путешествие в Европу как раз в самое неподходящее время в своей жизни, как раз когда мне опротивела всяческая новизна переживаний, поэтому я в спешке рвал дальше и вот я уже возвращаюсь, май 1957-го, пристыженный, обездушенный, хмурый, оборванный и чокнутый.