Снова прилёг, задремал, и перед мысленным взором — лес. Жутковатый, дремучий... Какие-то мерзкие крупные зелёные букашки забегали по телу, аж мороз по коже... И вдруг — исчезла и эта нечисть, и лес, стало светло-светло, а вокруг — бескрайнее поле с колосистой, желтеющей нивой.
«Хлеб пора убирать», — подумал князь.
«Пора...» — откликнулся кто-то, как эхо.
Даниил оглянулся и ахнул: перед ним, вся в белом, развевающемся на ветру одеяньи, она... его Аксинья...
— Аксиньюшка... Откуда ты?.. — прошептал князь. — Как давно мы не виделись...
— Давно... — снова, как эхо. — Ах, Данилушка, как же я по тебе тоскую... Мучают меня тута, и заступиться за меня, сиротинушку, некому... Но вот отпустили нонче к тебе на минуточку, сжалилися... Как же постарел ты, Данилушка, жизнь у тебя, наверно, несладкая...
— Да какая без тебя жизнь, Аксиньюшка! — горько вздохнул Даниил. — А как увидел тебя — вновь радостно стало, душой отогрелся. Дай же я обниму тебя, родная, дай расцелую!..
— Нельзя, Данилушка! — отпрянула Аксинья. — Нельзя, не велено!
— Да кем же не велено?! — чуть не заплакал князь. — Ты ж жена моя венчанная!
— Не велено тем, кто меня отпустил... А теперь всё, пора возвращаться. Прощай, соколик мой ясный, прощай...
И — как растворилась в голубом небе Аксиньюшка. Но — глядь: небо-то уже не голубое, а серое, в чёрных лохматых тучах. И летит по нему чудище огромное, косматое да клыкастое. И рычит чудище страшным рыком:
— Ты где, Даниил? Я не вижу тебя! Где ты спрятался?..
И хочет князь отозваться, ответить, да не может. И не от страха, но язык почему-то не шевелится, руки-ноги не движутся. И забился князь, задрожал, как в ознобе... И — проснулся. В холодном поту, будто ледяной водой окатили из кадки. Сел на постели, утёрся рушником, оделся потеплее и вышел из терема.
На дворе темень, но первые петухи уже перекличку затеяли. Месяц бледный, суровый равнодушно глядит на землю.
И ещё пуще взяла князя Даниила тоска по Аксинье. Слёзы ручьём хлынули из глаз, и он тихо, жалобно не то запричитал, не то запел:
Ещё сильнее заплакал князь. Зарыдал, всем телом затрясся. И вдруг!..
— Что с тобой, княже? — услышал он и оглянулся.
Силай.
— Что случилось, княже? — повторил верный товарищ.
— Ох, тяжко мне, Силаюшка, больно и тоскливо на сердце... Когда же зима пройдёт, да на татар бы двинуться, хоть в сраженьях душу от печали и грусти муторной отвести!
— Так зима только начинается, княже.
— Не перетерплю я её. Я крови вражьей хочу!.. Поехали, Силаюшка, в степь прогуляемся.
Силай озадаченно кивнул:
— Ну поехали... А когда?
— Да вот по чарке мёду сладкого для сугреву выпьем и отправимся.
— Вдвоём?
— А кто нам ещё нужен?
— Может, Руса возьмём?
— Ладно, возьмём. А у кого же тут мёд имеется? — почесал затылок Даниил.
— Княже, мёд в дорогу пить опасно, — покачал головой Силай. — Давай-ка лучше заморского вина найдём.
— А где найдём-то?
— Слыхал я, Прокоп Селянинович с собой это зелье таскает, — сообщил Силай. — Говорят, так к нему привык, что ни на какое другое и не смотрит.
— А где он ночует?
— Да вон в той землянке, с Аристархом вместе и татаркой.
— Татарка — его внучка, — пояснил Даниил.
— На басурманке женат?! — изумился Силай.
— Нет, дочка замужем в степи за татарином.
— Ну, ладно, не наше дело, — махнул рукой Силай. — А как вино-то достать?
— Сходи и разбуди его.
— Да неудобно.
— Это что ж? Мне идти, что ли?
— Ладно, княже, схожу...
Силай тихо вошёл в землянку Прокопа Селяниновича. Немного погодя, тоже тихо и разговаривая шёпотом, вышли оба.
— Ты уж прости, Прокоп Селянинович, — виновато вздохнул князь. — Что-то не спится нам. Сидим вот, замерзаем, ну и решили согреться. Хотели мёду выпить, да в дорогу собрались — нельзя, от мёду голова потом болеть будет. А у тебя вроде вино хорошее имеется. Ты б угостил нас.
— Да как же не угостить князя, — заулыбался Прокоп Селянинович. — Милости прошу!
— Лучше ко мне пойдём, — предложил Даниил. — Там ни мы, ни нам никто мешать не будет.
Прокоп Селянинович принёс из землянки кувшин вина, и они пошли в княжескую избу. Выпили, посидели, поговорили, вино в голову ударило. Прокоп Селянинович спросил: