Ангелы по пять

Ощущение абсолютной невозможности происходящего, постоянно живущее во мне с момента прилёта на американскую землю, становится ещё явственнее, когда худой, бритый налысо, с седой щетиной на лице и одетый во всё чёрное Ринго начинает петь простенькие «битловские» песенки.

В нём нет никакого «рокового» апломба. Временами он даже не совсем чисто интонирует и немного смешно подёргивается возле микрофона – головой, руками, – будто неопытный кукловод управляет откуда-то сверху куклой, изображающую знаменитого Ринго. И народ в зале почему-то постоянно бродит: встают с мест прямо посередине песни – excuse me! – выходят в холлы, где продают пиво, попкорн, хот-доги и нарезанные куски пиццы, и опять – excuse me! – возвращаются к своим местам.

Правда, потом я понимаю, что эти бестолковые зрители знают наизусть слова абсолютно всех песен. Поют уморительные семидесятилетние бабушки и дедушки в джинсах, жилетках и широкополых шляпах, и совсем юные ребята и девчонки с красными и зелёными волосами, в бесформенных кофтах с капюшонами.

Ринго исполняет «Небольшую помощь друзей» [12] , и я, по старой привычке, прикидываю: это – вторая вещь на «Сержанте». А вот сейчас – «Сад осьминога», должно быть, шестая на «Монастырской дороге»… или всё-таки – пятая?

– «Octopus\'s Garden»? Пятая вещь на первой стороне «Abbey Road», – уверенно говорит Боб.

На кухне в белой щербатой эмалированной миске вымачивается селёдка – хороший форшмак не должен быть очень солёным. Низко наклонив седую голову к столу, Ася Львовна увлечённо крошит крутые яйца и старательно терпит «борину музыку», почти беспрерывно орущую в квартирке четырёхэтажного дома.

А на улице, делая поворот, визжит и грохочет трамвай. И кажется, что трамвай за окном и гитарист-виртуоз на диске пытаются заглушить друг друга.

Но трамвай сдаётся.

Он уезжает, он увозит набитые раздражёнными людьми вагоны к проходной старого завода, а рок-н-ролл остаётся навсегда.

«Чёрный доктор»

Квартирную хозяйку звали Алевтина Пантелеймоновна, и она была приветливой, круглолицей, миловидной, лет тридцати пяти. Сибирячка, она переехала в Крым недавно и жила пока в отдельной комнате семейного рабочего общежития. При этом, впрочем, как и все здесь, умудрялась сдавать даже эту единственную комнату курортникам и на лето перебиралась с двумя дочерьми в небольшой сарайчик, положенный каждой живущей в общежитии семье. Мужа у неё не наблюдалось. Но самой главной удачей Сергея и Антона было даже не то, что они нашли комнату в разгар курортного сезона, после многочасовых скитаний по посёлку в самый солнцепёк, а то, что Алевтина Пантелеймоновна работала сестрой-хозяйкой в пансионате «Бирюзовый залив» и довольно быстро устроила им курсовки на питание в столовой пансионата. Теперь они были избавлены от нудного стояния в очередях в двух общественных столовых, а следовательно, отдыхать в этом популярном, но довольно паршиво обустроенном для большинства отдыхающих со всей страны посёлке стало гораздо приятнее.

Целый день они сидели на пляже, купались, вяло играли в карты и увлечённо рассматривали девушек, впрочем, не предпринимая никаких действий к установлению, как принято, лёгких и скоротечных курортных отношений. Был более-менее успешно окончен первый курс института, у Сергея – инженерно-технологического, у Антона – медицинского. У каждого из друзей осталась в большом родном украинском городе любимая девушка, с которой уже случилась долгожданная близость. И хотя по ряду обстоятельств с подружками на лето пришлось расстаться (разное время учебной практики, родители девушек и тому подобные малоприятные вещи), каждый сохранил твёрдую романтическую уверенность, что именно эта девушка – навсегда, и поэтому никакие курортные романы не могут быть интересны.

Общежитие – длинное, белое, выкрашенное извёсткой одноэтажное барачное здание – стояло далековато от моря, почти у подножия знаменитой горы, похожей на профиль известного богемного поэта. Так что топать к нему приходилось через весь посёлок, сначала мимо характерных крымских домиков, а затем – среди душного густого запаха малознакомой городским жителям огородной и полевой зелени. У общежития было два входа – с торцов, а внутри, от одного входа к другому, через всё здание шёл длинный сквозной коридор с множеством дверей. Но так как Алевтинина комната находилась в самом дальнем конце, со стороны горы, то задний вход в общежитие, небольшая застеклённая веранда и крылечко получились как бы приватными: и столик стоял, и скамейки были врыты в землю, и верёвочки для белья протянуты, и деревца, несколько чахлые, посажены возле крылечка. И никто, кроме Алевтины Пантелеймоновны, её детей и постояльцев не пользовался этим входом, отдавая должное некоторому «начальственному» положению Алевтины в пансионате.