Ангелы по совместительству

— А даже если станут, нам не проскочить. Странно, как гости нас вниз-то пропустили?

— От удивления! — проходчик нервно хихикнул. — Что будем делать, мастер?

— Ждать, — спокойно пожал плечами Тимар. — С этой стороны амулеты, вроде, еще действуют, а в те два фонаря можно долить масла. Без помощи сверху все, что мы сможем сделать — убить себя быстро.

И потянулось безнадежное бдение.

Глава 32

О том, что он будет делать, Номори Каши начал размышлять уже на полпути к дому мастера Шу'Тимара. Нет, состоянием любви к ближним старейшина светлой общины переболел лет в пятнадцать, но бросить в беде людей, с которыми только вчера сидел за одним столом… Для того, чтобы проделать подобное, нужно было быть пастырем. И не надо про светлый путь: первое, чему учат в Храме — не фиксироваться на эмоциях.

К тому же — дети.

Покойного (вероятно уже) Тай'Амиши Номори знал лично и уважал хотя бы за то, что после службы тот решился создать семью (младший брат старейшины после завершения карьеры способен был лишь поститься и молиться). Малышка Саиль выросла весьма решительной особой, что для детей пастырей — редкость. Другое дело — ее спутник…

При мысли о мальчике Номори едва не споткнулся. Есть в людях характерные черты, которые может заметить лишь одаренный, тот, в чьей крови свет живет от рождения. Номори, например, не испытывал ни малейшего усилия, отличая южанина от северянина, приезжего из Миронге от рожденного в Тусуане, человека, всю жизнь плававшего по Тималао, от того, кто ни разу не выбирался дальше одной единственной пристани. В юном волшебнике отчетливо проступал след иного общества, другой системы ценностей, навсегда отпечатлевшийся в движениях, осанке, поставе головы. Тай'Келли без лишних раздумий отнес мальчика к потомкам светлорожденных, но ему простительно — пастырь, весь в трудах. А вот Номори разглядел намного больше.

"Не высокородный — чужак"

И хорошо, если из Каштадара. Кто учил его и чему выучил? Загадка.

Номори резко сбавил шаг и бочком протиснулся мимо группы мужчин в серых халатах, пошитых из того же материала, что и рудничные робы. Горняки вяло бухтели о безответственности смотрителей, готовых за горсть руды людей в пекло загнать, но, поскольку жертв оказалось всего две (и смотритель), дальше разговоров дело не шло. Номори тайком перевел дух — что такое бунт среди печатных он знал не понаслышке. Так уж получилось, что для работы в горах не годились люди, избавленные Храмом ото всех соблазнов — не принимала их земля, а свободные граждане лезть в шахты не желали. Вот и приходилось пастырям балансировать между бесполезной послушностью и неудобной полезностью. Обычно, все получалось замечательно, но уж если сорвало с упоров — держись! Никакие разумные доводы на толпу не действовали.

Дом Шу'Тимара стоял с открытыми воротами, демонстративно дожидаясь хозяина, все еще числящегося среди живых — траур полагалось объявлять на третий день. Номори вошел (приглашения не требовалось) и осмотрелся. Во дворе собрались члены семьи и немногочисленные (день, на работе все) сочувствующие. Женки рудничных мастеров нестройно охали. Старший сын мастера — молодой стражник, потерянно топтался у ворот (проявлять сочувствие к близким ему не позволяли печати, а в знании традиций парень оказался не силен, в результате, толку от нового главы семейства не было никакого). Мальчик-чародей (тот самый, который "моя-твоя-непонимай") почти без акцента объяснял детям покойного, что им надо проявлять мужество и поддерживать мать. Племянница молча сидела рядом с вдовицей, держа убитую горем женщину за руку. Казалось, это прикосновение — единственное, что не позволяет душе бедняжки отлететь.

Похоже, что больше всего пользы тут от малолетних белых.

Соседи привели во двор мать Лулуши Гарбо — потомственного горняка, единственного из многочисленного семейства, кто задержался на этом свете. Та сунула вдовице в руки стопку погребальных одежд.

— Мой-то детей не оставил, — прошамкала старуха. — Может, и к лучшему это…

Рахель оттолкнула подарок.

— Трех дней не прошло! Никто не видел его мертвым!

— Их никто потом не видит, — покачала головой старуха. — Горы едят людей.

— Подождем, — проговорила сидящая рядом девочка. — Спешка в таких делах неуместна.

Старуха согласно кивнула и устроилась рядом, со своим тряпьем на коленях.

Номори заглянул на кухню — там соседские молодки готовили семейству простой ужин, прошелся по дому — замужняя дочь вдовы с подругами наводила порядок, снимала цветастые занавески и занавешивала зеркала. Во двор старейшина вернулся, чувствуя себя неуместным, как фазан в стае нахохлившихся голубей.

И едва не спотыкнувшись о длинный, набитый землей ящик.

— Это — что? — поинтересовался он у старшего сына (ему показалось проще иметь дело с печатным).

— Мама цветы сажала.

— Убрать бы, ни к чему теперь.

Рядом словно сполох возникла племянница.

— Цветы будут, — твердо сказала она. — И память будет светлой. Он пожертвовал собой, чтобы спасти множество людей, нам следует ценить и уважать его выбор. Господь призывает всех, но не всем удается уйти к нему так достойно.