Ангелы уходят не прощаясь

— Не знаю, нравится он ему. Человек он такой. Основательный. Если нравится, значит должен знать. Всего. Кстати, у меня коронка была в концерте. Я говорил зрительному залу: называйте мне фамилию любимого поэта. Люди называли — и я читал его стихи. Ни разу промаха не было.

— В чем секрет? — усталость ушла, и Покровскому было по-настоящему интересно здесь.

— Я выучил стихи семисот поэтов, но — по одному стихотворению. Разумеется, чаще просили почитать Рождественского, Вознесенского или Евтушенко, но когда называли, скажем Мустая Карима или Олжаса Сулейманова, я спокойно читал их творения.

— Здорово! — искренне восхитился Арсений.

— Отцы, — вернул их к действительности священник, — вообще-то Георгий про Михаила говорил.

— Точно, — быстро согласился Георгий, — он бы с удовольствием посидел с нами…

— Но сейчас пол двенадцатого ночи, — только и смог ответить Покровский.

— Детское время, — мгновенно отреагировал отец Леонид.

— Детское, — согласился с ним Георгий.

— Ну, если он живет неподалеку…

— Всего шестьдесят километров.

Покровский поперхнулся:

— Сколько?

— Шестьдесят, — с самым невинным видом ответил священник, — у мужика джип… Звони, Георгий, пусть выезжает.

Странно, но Покровскому давно не было так хорошо, как сегодня здесь. Почему странно? В последние годы он привык быть «душой коноплянки», много говорить. А вот сегодня Арсений в основном слушал — и ему было хорошо. Неожиданно в разговоре возникла тема чуда. Впрочем, не совсем неожиданно: Покровского давно мучила история, связанная с захоронением блаженного Петруши, и вот здесь, он решил поделиться своими сомнениями.

— Матушку Евфалию можно понять… — начал отец Леонид.

— Разумеется, батюшка, разумеется, — Арсений поднял руки вверх, будто сдаваясь, — но…

— Отцы, а можно я вам одну историю расскажу. Она всю мою жизнь перевернула. А чудо это или не чудо — судите сами.

— Пусть расскажет? — спросил отец Леонид Покровского.

— Пусть, — улыбнулся в ответ писатель.

— Ну, спасибо, отцы. Мне было тогда… Сколько же мне было? Где-то под сорок. На дворе времена, которые потом назвали застойными. Я жил… Да как все жил: работал, как двужильный, пил, погуливал. О смысле жизни, о Боге как-то не задумывался. И вот, после очередной поездки приехал я домой, как всегда — с деньгами, но никакущий. По традиции — отсыпаюсь несколько дней. И снится мне вдруг сон. Я иду по кладбищу, то ли сельскому, то ли какому-то старинному. Памятники все основательные, а не те, что был в моде тогда — железные пирамидки со звездами. Я вижу себя ходящим мимо этих могил, читающим надписи на памятниках. И вот подхожу я, который во сне, к очередной могиле и читаю: «Шапошников Георгий Федорович… родился… умер». И тут же просыпаюсь от ужаса: год рождения — мой, а дата кончины — ноябрь того самого года.

— А когда сон приснился? — спросил отец Леонид.

— В январе. То бишь мне оставалось меньше года.

— Ты так понял этот сон?

— А как же еще? Шапошников Георгий Федорович — это же я. Год рождения — тоже мой… Признаюсь, худо мне было. А потом как-то собрался и решил: ну, коли тому суждено быть, что на себе волосы рвать. Но прожить мне хотелось этот год по-человечески. Вы понимаете меня, отцы?

«Отцы» дружно кивнули в ответ. А Шапошников продолжал:

— Раньше я как жил? Дни мелькали, как минуты. Что дни — месяцы пролетали незаметно. А тут — я стал жить. Вы понимаете меня, отцы?

— И у меня такое было, — грустно отозвался Покровский, — и это такое счастье… А вот сейчас… прошло.

— О счастье я тогда не думал. Просто жил, стараясь успеть сделать все, что еще не сделал. Играл спектакли, много ездил по стране с выступлениями, отдал все долги… И наступил ноябрь. Странно, но чувствовал я себя как никогда хорошо. И когда пригласили меня в город Вязьму, я не стал отказываться.

— Хороший город, и люди там хорошие, — не удержался Покровский.

— А это где? — спросил батюшка.

— В Смоленской губернии.

— Точно, Арсений. В Смоленской. Как сейчас помню: там вокзал большой, наш поезд загнали в тупик — кроме нас по какой-то там линии целая делегация приехала. Сказали: часа три можете быть свободными, погуляйте по городу. В Вязьме я до этого не бывал, пошел куда глаза глядят. Буквально. И вдруг вижу — кладбище. Старинное. Храм стоит. Зашел в него, поставил свечку. Потом прошелся по кладбищу. Мраморные надгробия, кресты. Фамилии, имена, какие-то слова, типа, покойся с миром, дорогой супруг и отец. И вдруг… Не поверите, но у меня в глазах потемнело: на одной могиле читаю: «Шапошников Георгий Федорович». А самое главное — годы жизни…

В этот момент Георгий сделал мастерскую паузу. Нет, все-таки бывших актеров не бывает.

— Ну? — только и смогли выдохнуть слушатели.

— Год рождения, год смерти — как в том сне. Но с одной… маленькой поправкой — век был указан не двадцатый, а девятнадцатый.

— То есть…

— Правильно. Не тысячу девятьсот, а тысячу восемьсот. И оказался тот Шапошников каким-то чиновником средней руки. Вот такая история. Хотите, верьте, отцы, хотите, нет.

Отец Леонид перекрестился: