Ангелы уходят не прощаясь

— Слава Тебе Господи, слава Тебе! Вот видите, как господь даже сон на благо для твоей души использовал. Вообще-то, святые отцы советуют со снами быть поосторожней, но в твоем случае, видимо, другого способа, чтобы остановить…

— Да ты говори, не стесняйся.

— А что говорить? Сам все понимаешь.

— Понимаю, как не понять. Я бы иначе действительно не остановился. Знаете, отцы, сколько перед моими глазами актерских судеб прошло. Казалось, все у человека есть — талант, красота, ум. А потом вдруг… Кто-то без ролей сидел годами и медленно неотвратимо спивался, а кто-то, наоборот, на разрыв был, но все равно с ним что-то происходило. А меня от того и от другого Господь уберег. Звезд с неба не хватанул, особой славы не было…

— И слава Богу! — неожиданно категорично отозвался отец Леонид.

Теперь уже перекрестился Георгий.

— … но и без дела не сидел и, считаю, в своей профессии состоялся. А теперь вот здесь…

С улицы донесся шум мотора. А уже через пару минут к честной компании присоединился Михаил. Обошлось без «штрафной», но отец Леонид и Георгий заставили его прочитать: «что-нибудь из Фета». Это было немного умилительно: деревенская изба, за столом — священник, писатель, артист и фермер. В отличие от других у фермера не было бороды, но были огромные, рабочие руки, широкое добродушное лицо и какая-то по детски доверчивая улыбка. И вот этот человек стал читать:

Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга.
Валежник свистал на огне.

И наших двух теней громады

Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!

Березы скрипят за стеною,

Сук ели трещит смоляной…
О, друг мой, скажи, что с тобою?
Я знаю давно, что со мной!

— Вот, такие стихи, — закончив читать как-то виновато произнес Михаил.

— Скажите, — Покровский даже подался вперед, — а почему вы прочитали именно это стихотворение?

— Не знаю. Правда, не знаю. Может быть… Мне вчера доски привезли. Много досок, я строительством помаленьку занимаюсь. Так пришлось потом полночи эти доски к дому перетаскивать.

— Не понял, Михаил. А днем нельзя?

— Да вы что? Сразу же украдут.

— Кто?

— Да свои же, соседи. Вот, сбился, о чем мы?

— О стихах, друг мой, — улыбнулся Георгий.

— О стихах… Таскаю я, значит, доски. Темно, ветер, березы скрипят…

— Понятно.

За разговором незаметно шло время. Покровский посмотрел на часы и ахнул: был уже четвертый час ночи.

— Народ, а мы не слишком…

— Ни о чем не беспокойся, Арсений, — вот так просто отец Леонид перешел на «ты» с Покровским, — тебе сейчас хорошо?

— Очень.

— Так давай ценить это. А выспаться — всегда успеем. Ты лучше…

— Что? Говорите.

— Утром заметил, что ты написал что-то. Стихи мы уже слушали, может, прозу послушаем?

— А к месту ли? — Покровский был в нерешительности.

— А по-моему лучшего места для первой читки не придумаешь. Мы не сентиментальные барышни, а серьезные мужики, деликатничать не будем, — говорил отец Леонид серьезно, но глаза его смеялись, — понравится рассказ — так прямо и скажем, не понравится — тоже не смолчим.

— А откуда ты, батюшка, знаешь, что это рассказ?

— Так ведь для романа листков маловато будет.

— Да и роман нам за ночь не осилить, — поддержал друга хозяин дома.

— Убедили. Правда, я не правил его, даже не перечитывал… Короче, он откашлялся, — «Фекла». Так рассказ назыается. И чтение началось:

«Самое первое воспоминание ее жизни: белые хлопья снега бьются в маленькое окошко, возникая из мрака, из пугающей темноты. Мама дышит ей в затылок и не хочет снимать с пальца широкое медное кольцо. В кольце отражается свет от лампы и мамино лицо. И ещё низкий скрипучий голос:

— Бедная девочка, руки как плети висят. Уж лучше бы померла, чем потом всю жизнь мучиться.

— А мне кажется, что правая стала лучше, может быть, ещё отойдёт? — робко, словно пытаясь уговорить кого-то, откликается мать.

— Дай Бог, дай Бог, невестушка, — заключает низкий скрипучий голос, и в избе снова воцаряется тишина, только хлопья снега без устали бьются в маленькое окошко.

Потом мама ей расскажет, каким горем для семьи стала внезапная болезнь девочки. До шести месяцев маленькая Феклуша росла абсолютно здоровой. И вдруг как-то ночью всех разбудил крик девочки. Кричала она несколько часов, будто раздираемая нестерпимой болью. А после затихла и оцепенела — полный паралич. Феклу носили к бабкам, фельдшеру, молились о её здравии в церкви. И случилось маленькое чудо: сначала отошла правая рука, затем пришли в движение шея и плечо левой руки. Все остальные части тела до конца Феклиных дней так и остались недвижимыми.