Ангелы уходят не прощаясь

— Да, она это тоже быстро поняла. А как же вы могли забыть свой концерт? Хотя это, наверное, было просто выступление перед читателями. Стихи вы читали, Арсений Васильевич, свои стихи. Катя подарила цветы…

— Мне?

— А кому же еще? Вот как в Энской библиотеке дарили девицы, так и в Среднеокске. А потом вы попросили показать ее город. Она, дурочка, и согласилась…

— Почему — дурочка?

— А потому, что не всегда хороший поэт — это хороший человек. Потому что и подумать не могла сестренка моя, чем закончится ваша прогулка под луной.

— Вы и про луну все знаете?

— Представьте себе! Сколько лет храню ее письмо, где она описывает тот вечер… Мы ведь близки очень были. Мама даже обижалась, что друг другу доверяем больше, чем ей.

— У вас с собой это письмо? Ну, смелее. Я же знаю, вы принесли его.

Поколебавшись, Елена полезла в сумочку.

— Хорошо. Вот оно.

Покровский начал читать: «Здравствуй, моя милая Аленушка!»

— Про себя читайте. Пожалуйста.

— А откуда я знаю, когда про меня начнется?

— Про себя, значит не вслух.

— А-а, теперь понял.

Арсений успел заметить, что его слова вызвали у Елены мимолетную улыбку. Впрочем, улыбка также быстро погасла, как и появилась.

— Теперь мне все понятно.

— Что понятно?

— Я же сказал, все. Деталей не хватало, и вот теперь они появились.

— «Детали!» Я и забыла, что вы Шерлока Холмса с детства любите.

— А откуда? Ах, книги… Значит, читали? Приятственно. Скажите, а мои дорожные заметки за тот, 1991 год, читали?

— Разумеется. И удивилась. Про какой-то кустик — страницы, а про посещение Среднеокска — десять сухих строк. О моей бедной Кате — ни слова.

— Сейчас все прояснится, Елена Евгеньевна. Пожалуй, самый главный вопрос: что случилось потом? Ведь случилось же, если…

— … Если мамой Наташа называет меня? У сестры было больное сердце — врожденный порок. Наша мама, Наташина бабушка, рассказывала, что врачи говорили, мол, проживет Катюша лет четырнадцать, не больше. А она двадцать прожила. Рожать ей нельзя было. Категорически.

— Аборт же она делать отказалась…

— Да, столь же категорически… Дальше, думаю, можно не продолжать?

— Почему же… Чувствую, вы что-то не договариваете.

— Правильно чувствуете. Мы с сестрой погодки. Но и внешне, и по характеру очень разные. Она — тихая, мечтательная, а я всех мальчишек соседских гоняла. В институте у меня роман приключился. С той поры верю в сглаз. «Какая будет пара!» — только и слышала.

— Он вас бросил?

— Нет, бросила его я. На последнем курсе забеременела.

— Понятно…

— Да ничего вам не понятно! Извините. Просто не люблю показную душевность.

— Вам виднее.

— Обещали что-то прояснить, а сами в душу лезете. Ладно, только ради памяти Катюши, надеюсь, и вы будете со мной также откровенны…

Мой принц соловьем заливался. Рано, говорил, хомутом нам обзаводиться. Молодые еще, успеем. И вот то, что не сделала Катюша, сделала я, здоровенная деваха… осталось досказать немного: аборт делала подпольно, у одной бабки: боялась родителей. Короче, детей у меня больше не будет. Через год-другой принц мне заявил, что без детей свою жизнь не представляет — и смотался в неизвестном направлении.

— Катя умерла во время родов?

— Сразу же после них. Врачи очень старались, но… Наташенька получила в наследство мамин характер и очень слабое здоровье.

— Сердце?

— Нет, у нее другое… Впрочем, это уже совсем другая история и вас она, надеюсь, касаться не будет.

— Зря надеетесь.

— То есть? Вы же уверяли… Что, вспомнили?

— Елена Евгеньевна, если я оказался в Энске, если нас свела судьба, значит…

— Она нас не сводила.

— И на кладбище не мы с вами сейчас сидим… Ладно, думайте как хотите. Теперь мой рассказ. В те годы я только начинал ходить по России. Знакомых еще было мало. Если приходил в какой-нибудь город в будний день, то ночлег находил. Помогали коллеги из местных газет. В выходные сразу искал гостиницу. В Среднеокск пришел поздним вечером. Погода была чудесная, середина июля…

— Какой июль?

— Теперь не перебивайте. А вот такой — макушка лета. Где-нибудь в поле ночевать — одно удовольствие. А тут город, да не маленький. Я в одну гостиницу — она на ремонте. Во вторую, там другая напасть: у какого-то постояльца то ли чесотку, то ли еще какую заразу нашли, вот гостиницу и закрыли на санобработку. Потопал на вокзал. Хорошо хоть его на ночь не закрыли. Нашел я свободную скамейку, положил рюкзак под голову и уснул сном младенца. Правда, через четыре часа разбудили, но это уже другая история. На этом, собственно, мое знакомство с Среднеокском закончилось. Что еще? Стихи я никогда не писал. Это правда, Елена Евгеньевна, на делайте такие глаза. Исключительно занимаюсь прозой. А вот выступать, как вы выразились, с концертами ваш покорный слуга начал только десять лет спустя. В Среднеокске же так и не выступил.… Ну, и последнее. Еще раз достаньте письмо… Спасибо. Прочитайте, пожалуйста, вот здесь. Вслух, если можно.

— «Катенька, если бы ты знала, какой чудесный человек Арт…»

— Ну-ну, что же вы замолчали?

Ермолова перевела растерянный взгляд с листка бумаги на Арсения, потом опять на письмо.

— «… какой чудесный человек Артемий Покровский»?