Ангелы уходят не прощаясь

… Галина Аркадьевна подошла к дому, так и не ставшему родным. Привычным движением, на автомате, открыла калитку, достала из сумочки ключи, но отпереть дверь в квартиру не успела. Она услышала голоса. Кто-то говорил тихо, но в воздухе стояла такая тишина, что Галина Аркадьевна слышала почти каждое слово, доносившееся из садика Ермоловых. Женщина замерла, прислушиваясь. Она быстро поняла, что разговаривают Елена и Арсений. Голос Елены:

— … и я очень беспокоюсь за нее.

Голос Арсения:

— Признаюсь, удивлен. Никогда не замечал за Галиной Аркадьевной подобного.

— Так и я не замечала. Почти не замечала. Но народ говорит…

Галина Аркадьевна вышла из темноты. У догоравшего костра сидели Елена, Наташа и Арсений. Мать и дочь сидели обнявшись, укрытые большим пледом. У Наташи были закрыты глаза, и непонятно было, бодрствует она или спит. Арсений сидел напротив, вороша палкой догоравшие угли.

— Так что говорит народ, ребята?

Наташа открыла глаза и тихо ответила:

— Не обращай на них внимания, Галя, эти двое тихо и беззлобно сплетничают про тебя.

— Тихо и беззлобно?

— Ну, может, не совсем тихо, как оказывается…

— А ты знаешь, солнышко, что местный народ говорит про этих двух супчиков?

— Про нас уже говорят? — улыбнулась Елена.

Галина Аркадьевна не ответила.

— Мне можно составить вам компанию? — спросила она.

— Да, конечно, — поднялся Арсений, — садитесь на мое место, а я сяду на место Тихона.

— Хорошая у вас компашка подобралась.

— А вы присоединяйтесь. Раз уж про нас говорят…

— Пусть говорят, Арсений Васильевич. В годы моей юности фильм такой был.

— Помню. Там еще певец испанский играл…

— Рафаэль.

— Точно, Галина Аркадьевна. Простите нас, мы не сплетничали…

— Я знаю, Арсений Васильевич, знаю, Леночка. Впрочем, дыма без огня не бывает. Что так смотрите? Я про себя. Другое дело, что все эти разговоры — пустой треп. Что еще делать в маленьком городишке, как не перемывать косточки ближнему своему. И даже не ближнему, а просто знакомому. Или совсем не знакомому.

— Не обижайте Энск, Галина, так было везде и всегда.

— Вы правы, Леночка, вы опять правы… Ладно, забудем. А знаете, я так давно не сидела возле костра. Неужто, греетесь?

— Ну, отвечайте человеку, Арсений Васильевич.

— У меня всегда длинно получается, Елена Евгеньевна, пусть лучше Наташа.

Девочка не заставила себя уговаривать:

— Просто мы должны были здесь собраться, вот и все.

— Должны? Вы?

— Мы. И мы собрались.

— Хочешь сказать, зачем-то это было нужно?

— Так я же это уже сказала.

— Между прочим, Галина Аркадьевна, — подал голос Покровский, — помнится, кто-то мне обещал свои стихи почитать…

— Что, вот именно здесь? А впрочем, почему нет. Может, действительно… это и нужно … сегодня. Только вот с чего начать?

— Тетя Галя, начни с моего любимого. Пожалуйста.

— Колокольчики?

— Да.

Выгорели брови,
Посветлели косы,
И на пестрой юбке
Маки отцвели.

Хорошо идти мне

Так, простоволосой,
К дальней деревеньке
Тающей в пыли.

В реченьке Мологе

Омываю ноги
И с мосточка долго
На мальков смотрю.

Тропочки-тропинки,

Пыльные дороги
Приведут под вечер
В тихую зарю.

Что же деревенька

На заре подарит?
Чем же будет вечер
Этот знаменит?

…Зазвенит подойник

… Зазвенит комарик.
Может, колокольчик
Даже зазвенит.

— Вот такие стихи я раньше писала…

— Галя, а теперь мое любимое… прочти, пожалуйста. Там еще есть строчка: «Вкусная была у нас вода».

Галина Аркадьевна удивленно посмотрела на Елену:

— Это — твои любимые?

Молодая женщина неожиданно засмущалась:

— У меня все твои стихи — любимые. Правда. Но хотелось, чтобы ты сейчас прочитала эти.

— Хорошо, солнышко.

Скрипнула шальная половица —
Раньше не скрипела никогда.
Он вошел и попросил напиться.
Вкусная была у нас вода.

Поднесла ему я полный ковшик

Из ведра, прикрытого в углу.
Шуганула с лавки сытых кошек,
Пригласила к нашему столу.
\

Опорожнил ковшик. Глянул с лаской.

«Хороша, хозяюшка, вода».
И чего я залилася краской?
Раньше не краснела никогда.

Я сказала: «Оставайтесь, право.

Вон какая темень на дворе.
Постелю вам в комнате направо,
Встанете пораньше на заре».

Но в ответ прохожий белокурый:

«Нет, пойду. Темно — да не беда…»
И чего я разревелась, дура?
Раньше не ревела никогда.