Однако, несмотря на то что кампания Саффолка обещала ошеломительный успех, закончилась она полным провалом. Имея проблемы на старте вследствие вспышек оспы, недостатка транспорта, неспособности Маргариты Австрийской (регентши Карла V в Нидерландах) собрать достаточные войска и разногласий по поводу стратегии, Саффолку тем не менее удалось форсировать реку Сомма и угрожать Парижу. Однако мятеж Бурбона не оправдал надежд, а испанские войска Карла добились немногого. Франциск поэтому смог бросить все свои ресурсы на защиту Парижа, при этом Саффолк не прошел последние 80 км до столицы, поскольку его войска были ослаблены бунтами и пьянством среди солдат. Прежде всего, появилась необходимость организованного отступления; затем требовалось отказаться от плана зимовать в Северной Франции и следующей весной возобновлять наступление, так как бургундские союзники Генриха отступили, а жестокие морозы погубили бы и солдат, и лошадей[223]
.После возвращения Саффолка планы возобновления военных действий последовательно перемежались мирными предложениями. Приверженность Генриха и Уолси «великому предприятию» улетучилась, как только иссякли финансовые резервы. К началу 1525 года Уолси был внутренне готов на соглашение с Францией. Но тут неожиданно пришли известия о триумфе Карла в битве при Павии (24 февраля), Франциск I попал в плен. Генрих и Уолси соответственно немедленно захотели возродить и использовать «предприятие», чтобы поделить Францию. Им казалось, что Генрих никогда прежде не имел столь удачной возможности: шансы на победу больше не зависели от надежности мятежных французских аристократов. «Настало время, – убеждал король приехавших бургундских дипломатов, – императору и мне продумать меры, чтобы получить от Франции полную сатисфакцию»[224]
. Однако Карл остался холоден; ему не было нужды делиться своей победой, а его внимание концентрировалось на Италии. На самом деле Генрих и Уолси сурово просчитались. До Павии Уолси говорил королю, что в случае победы Габсбургов Генриху будут благодарны за деньги, которые он выделил, чтобы помочь им, а если успех окажется на стороне французов, то он пожнет плоды тайных переговоров Уолси с Франциском I. Однако празднующий победу Карл вовсе не испытывал благодарности за ограниченную помощь Генриха. Более того, он записал в дневнике: «Король Англии не помогает мне, как следовало бы настоящему другу; он не помогает мне даже в пределах своих обязательств»[225].Тогда Уолси совершил свой отчаянный volte-face (крутой поворот), заключив с французами договор о Море (30 августа 1525 года), несмотря на англо-габсбургские династические связи, важность безопасности экспорта в Нидерланды и враждебность общественного мнения. В следующем году он присоединился к папе, Франции, Венеции, Милану и Флоренции в антигабсбургской Коньякской лиге. Невзирая на противодействие, лорд-канцлер Англии старался восстановить свою роль примирителя. Несмотря на то что Генрих и Уолси получили в 1525 году существенные французские субсидии (момент привлекательный, раз уж «Дружественный дар» провалился), новая стратегия была ошибочной. Она концентрировалась на Италии; надежды Генриха VIII на легкий развод разрушились, когда войска Габсбурга подняли мятеж и захватили Рим в мае 1527 года; а английская торговля шерстью и тканями сурово пострадала от начавшейся в 1528-м экономической войны. Последней каплей стало поражение Франции в сражении при Ландриано (21 июня 1529 года): папа пришел к соглашению с Карлом, а Франция и Испания подписали мирный договор в Камбре (3 августа 1529 года). В результате Карл V получил контроль над Италией, а Генрих остался бесславно изолированным. Звезда Уолси стремительно закатывалась, хотя Тансталл и Томас Мор собрали питательные крохи с камбрейского стола, когда Франциск I согласился выплатить задолженности по пенсиону Эдуарду IV и некоторые долги Карла Генриху VIII. Конечно, если бы финансы были единственным вопросом, то результат мог бы считаться удовлетворительным: Генрих получал от Франции £20 000–50 000 ежегодно до 1534 года. Однако насущной проблемой короля в то время было аннулирование его брака с Екатериной Арагонской, а в дипломатической ситуации, созданной Уолси, сложно было рассчитывать на то, что папа пойдет ему навстречу.