Английская мята

— Она ведь и очки ваши выбросила в колодец?

— Да, и свои тоже… Уверен, там же исчез и ключ от погреба. Его так и не удалось отыскать.

— Это она сама призналась вам в этом?

— Да нет, просто я заметил из окна столовой, как она выбрасывала очки. А насчет ключа, этого я не видел.

— Как, по-вашему, почему она выбросила очки?

— Раньше мне казалось, будто она сделала это, чтобы помешать мне читать газеты, вернее, узнать из них о том, что в Виорне произошло убийство. Теперь же думаю, что у нее была еще и другая причина.

— Чтобы дополнить катастрофу, не так ли?

— Скорее, чтобы… изолировать себя от внешнего мира, что ли, вот слово, которое приходит мне на ум…

— Она сказала следователю, что якобы просила Альфонсо помочь ей выкинуть в колодец телевизор.

— Но вы ведь знаете, что это ложь?

— Да, знаю.

— Она тащила телевизор по коридору, мимо двери в комнату Марии-Терезы, закрыв его каким-то тряпьем, кажется, своей старой юбкой.

— Да, знаю. Но как, по-вашему, почему она выдумала эту историю насчет Альфонсо?

— Может, у нее была мысль обратиться к нему за помощью, а потом ей казалось, что так оно и было на самом деле? Или же она и вправду попросила его, а он, естественно, отказался. Других объяснений я не вижу. А сам Альфонсо, что он об этом говорил?

— Он сказал, что все это ее выдумки, что она сроду не обращалась к нему с просьбами такого рода. Но факт остается фактом: если уж ей и пришло бы в голову обратиться к кому-то с подобной просьбой, то только к Альфонсо и ни к кому другому, вы согласны?

— Да, это несомненно. До сих пор не пойму, откуда у нее взялись силы дотащить телевизор до коридора. Я вышел за хлебом. А когда вернулся, телевизор уже стоял в коридоре.

— А вы что-нибудь сказали ей об этом?

— Нет, просто поставил его на прежнее место. В тот день она даже не заметила. А на другой ее арестовали.

— А когда Альфонсо сказал, будто все это ее выдумки, как вы думаете, мог он солгать или нет?

— Мог.

— А Робер, и он тоже мог бы солгать таким же манером?

— Нет, так мог поступить только Альфонсо. Он относился к Клер с какой-то особой нежностью, что ли… Всякий раз, когда он видел ее, лицо у него расплывалось в такой улыбке, что тут уж не ошибешься…

— Так все-таки что это, по-вашему, было — нежность или любовь?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю.

— Но если кто-то и мог догадаться, что она натворила, то это ведь он, согласны?

— Да нет, думаю, такое не пришло бы в голову никому. Но если в Виорне и был хоть один человек, кто мог понять, что она катится в пропасть, то это, конечно, Альфонсо — и никто другой. Будь Альфонсо поумней, может, он бы и догадался. Что говорить, он был ей ближе всех и уж, конечно, ближе, чем я… Что правда, то правда. Она все еще была ему интересна. А она уже знает, что он уехал из Франции?

— Нет, не думаю. А что еще вы думаете об этом убийстве?

— Да трудно объяснить словами, что я об этом думаю. По-моему, не убей тогда Клер Марию-Терезу, она все равно рано или поздно убила бы кого-нибудь другого.

— Вас?

— Да, меня. Ведь она шла к этому убийству в полном мраке, и ей было безразлично, кто окажется в конце туннеля — Мария-Тереза или я…

— А чем же вы отличались друг от друга?

— Просто уж я-то почувствовал бы ее приближение.

— А кого, по логике своего безумия, она должна была бы убить?

— Меня.

— Но вы ведь сами только что сказали: Марию-Терезу или меня.

— А я и сам только что понял, что все было совсем не так — вот здесь, сейчас.

— Но почему же именно вас?

— Это невозможно объяснить, но я знаю.

— А у вас не осталось никаких бумаг, написанных ее рукою, пусть даже давным-давно?

— Нет, никаких.

— У нас нет ни единой строчки, которую бы она написала своей рукой. Неужели вам так ни разу ничего и не попадалось?