А вечером мы с Джеймсом отправились в большой соседний город на спектакль, разрекламированный как особый вид искусства, включающий в себя музыку, кино и знаковый танец (о том, что это такое, ни я, ни Джеймс на тот момент не имели ни малейшего понятия). Зал оказался крошечным. Публика была довольно модная и явно знающая, чего ожидать; мы же и еще несколько пар, явно забредших сюда случайно, к ней не относились. Спектакль был про последние годы известного саксофониста, который умер от наркотиков. Четыре музыканта, изображавшие его джаз-банд, были очень хороши и играли отлично. Единственная женщина, в программке значившаяся как кубинская танцовщица, оказалась немолодой, полной, с короткими толстенькими ножками и негнущейся спиной, зато с прекрасным голосом и очень живой мимикой. Когда ей приходилось танцевать, это выглядело ужасно, и я так и не поняла, зачем было называть эту отличную певунью танцовщицей.
Под кино, как выяснилось, подразумевалось немое черно-белое самостоятельно отснятое нечто, проецируемое на экран за музыкантами. Но все блекло перед человеком, игравшим главную роль того самого наркомана-саксофониста. Актер оказался глухонемым. Весь спектакль он танцевал под музыку, которую не слышал, а только угадывал по движениям музыкантов, и произносил монологи – странным, ненатуральным голосом, но все же очень разборчиво. В часть их общих “танцев” и песен, которые пела его напарница, были вставлены жесты руками и движения губ – сурдоперевод. Это, как я поняла, и имелось в виду под знаковым танцем. При всем том самым странным мне показалось, что среди зрителей в зале не было ни одного глухонемого. А бедный Джеймс с самого начала спектакля начал невыразимо страдать – сегодня ведь в это время по телику показывали футбол!
После представления проезжаем мы с ним по центру довольно большого соседнего города Борнмут, где смотрели спектакль, и видим: вдоль дороги по тротуару, совершенно не торопясь, на манер ленивой кошки бежит лиса. А дальше, уже за городом, наши фары освещают еще трех лисят – с огромными ушами и не очень-то пушистыми хвостами. Эти лисята непонятно почему возятся у дороги и не обращают на машины никакого внимания. Я обрадовалась: не каждый день в жизни видишь лис. “И чему тут радоваться? – буркнул Джеймс. – Подумаешь, лисы. Их в городках и деревнях здесь не любят”. – “Это почему? – интересуюсь я. – Они ведь такие маленькие и симпатичные…” – “Симпатичные?! – подпрыгивает Джеймс. – Да они же хозяйничают в помойках, разрывают мусорные пакеты и оставляют за собой ужасный беспорядок! А потом, ты разве не знаешь, что они убивают кур просто ради удовольствия: если лиса залезет в курятник, она не станет убивать и есть одну курицу, она не успокоится, пока не передушит их всех – просто так, из спортивного интереса!” Я притихла, а Джеймс все никак не угомонится: “И еще они, между прочим, убивают и только что родившихся ягнят!” Я всему этому удивляюсь, но не могу удержаться от того, чтобы не поддразнить его лишний раз: “Понятно теперь, почему вы тут охотитесь на лис…” Он мечет в меня испепеляющий взгляд, но проглатывает мое выступление молча.
Глава 8