Английская тетрадь. Субъективный взгляд

Иммиграция – явление относительно новое и поначалу исключительно европейское. Хотя и в давние времена люди переезжали с одного места на другое, но до открытия Нового Света массового бегства из одной страны в другую не существовало. Первая волна хлынула из Ирландии, откуда люди бежали, гонимые страшным голодом, беспросветной нищетой и жестокими репрессиями со стороны Англии. Это было в середине XIX века. Вслед за ними покинули свою только что объединившуюся страну итальянцы: за два последних десятилетия XIX века их уехало четыре миллиона человек, около десяти процентов населения тогдашней Италии.

Оставляя для более эрудированных в этом вопросе экспертов историю эмиграции/иммиграции, хотел бы обратить ваше внимание на то, что вплоть до середины XX века эмигранты были, за редким исключением, европейцами. Это были люди, если говорить широко, одной культуры, схожей истории, одной религии. Попав в другую страну, они сталкивались с враждебностью, несправедливостью, образовывали свои этнические анклавы, но через поколение или два ассимилировались, становились полноправными членами общества. Словом, из «чужих» они становились «своими».

Перечисляя причины эмиграции, я не назвал одну, имеющую, на мой взгляд, важнейшее значение: развал империи. В XX веке их развалилось пять: Австро-Венгерская, Российская, Французская, Британская и Советская.

Австро-Венгрия прекратила своё существование из-за поражения в Первой мировой войне. Особой эмиграции это не вызвало, зато появилось несколько искусственно образованных стран – Чехословакия и Югославия, которые впоследствии распались, в случае Чехословакии мирно, в случае Югославии – самым кровавым образом.

Гибель Российской империи ознаменовалась бегством из страны более миллиона человек, но это были – и я не устаю обращать внимание читателя на это – европейцы. Для жителей европейских стран и Америки, куда они эмигрировали, это были иностранцы, но не чужаки.

После Второй мировой войны Франция пыталась удержать свою колониальную империю войной в Индокитае и Северной Африке. В обоих случаях она потерпела поражение. Англия поступила умнее. Будучи банкротом в результате войны и понимая, что она не в силах удержать империю, «над которой не заходило солнце», Англия подарила своим колониям независимость, избежав таким образом кровопролития и неизбежного разгрома.

И вот из бывших колоний в метрополии хлынули сотни тысяч людей. Людей голодных, людей нищих, людей, жаждавших тех же благ, что и их бывшие хозяева.

Но: все эти люди не были европейцами.

Все эти иммигранты из Индокитая, Северной, Западной и Центральной Африки, Карибского бассейна, Индии и Пакистана, все они были чужие: совершенно непонятные языки, вызывающие подозрения религии, другая история, другие культуры, иные традиции, понятия, нормы и, может быть, главное – другой цвет кожи, другой разрез глаз, другой вид волос. Если любой европеец мог и может раствориться в любой европейской стране и в Америке, то эти люди всегда будут «вытарчивать».

Чувство вины, о котором я уже писал, легло в основу не только британской иммиграционной политики, но в еще большей степени – французской. Вместе с тем общество оказалось совершенно не готово к приёму этих людей. Сложилось странное положение, при котором иммигрантам оказывают особое внимание, предоставляют разнообразные льготы, но реальность сопротивляется их вхождению в тело страны.

Вспоминаю встречу, которая состоялась, когда я делал фильм о Франции. Это было в Марселе, городе, в котором больше всего выходцев из Северной Африки. Я брал интервью у семьи из Алжира. Глава семьи, мужчина лет сорока с небольшим, был сыном иммигранта, родился в Марселе, окончил лицей, служил в армии, работал. Француз? Когда я спросил его об этом, он ответил:

– Нет, понимаете, мне не дают почувствовать себя до конца французом.

Может быть, более всего показательно то, что ответил его семилетний сын на замечательный вопрос, который задал ему Ваня Ургант:

– Если будет играть сборная Франции по футболу против сборной Алжира, ты за кого будешь болеть?

Не задумавшись ни на секунду, мальчик ответил:

– За Алжир.

* * *

А вот два других случая, с которыми я столкнулся в Англии.

Я обедаю с английской семьёй. Речь заходит об иммиграции, и старший сын, которому лет тридцать, говорит:

– Представляете, тут один представитель арабской общины приходит к нашему мэру с жалобой. Им, видите ли, мешает звон колоколов нашей церкви, когда муэдзин произносит с минарета мечети свою молитву. Это, чёрт возьми, наша страна, у нас своя религия раз вы приехали сюда, будьте любезны жить по нашим правилам! Не нравится – уезжайте, откуда приехали.

Другой случай. Английский чиновник рассказывает мне:

– Приходит ко мне иммигрант из Индии. Крайне возмущён. Говорит, что, согласно их правилам, женщину, которая изменила своему мужу, сжигают заживо, а здесь, в Англии, делать это не дают. Я ему ответил, что, согласно нашим законам, того, кто кого-то сжигает живьём, мы вешаем. Такие у нас правила.

* * *