Для Годвина и тех, кто основывает свои идеи на его философии, изменение могло произойти только благодаря чуду, возможность которого он и его последователи так усердно отрицали. Все это вполне может быть отнесено и к зятю Годвина — Шелли, чьи произведения с «безгрешными, как Эдем, континентами без королей» были от начала до конца утопическими. Он также столкнулся с противоречием между человеком и окружающей средой и разрешил его, перенеся конфликт в сверхчеловеческую сферу. Борьба людей и их столкновения были земным отражением той космической борьбы принципов добра и зла, в которой до сих пор побеждало зло, но в конце концов должно восторжествовать добро. Бывает, что эта манихейская философия[64]
становится выражением отрицания и отчаяния, но это не обязательно так. Как бы то ни было, она признает наличие конфликта и допускает, как в случае с Шелли, возможность объединения людей вокруг того или другого начала. Для него великим вопросом, не разрешенным до смерти, была форма этого сотрудничества (кооперации). Как мы видим в «Освобожденном Прометее» и «Лике анархии», роль человека — героически терпеть, переносить зло, что якобы ведет к преобразованию как человека, так и вселенной:Посредством этого терпения человек может освободиться от
И тогда он достигнет Утопии, где
В других местах можно обнаружить признаки того, что Шелли постепенно эволюционировал к более положительному мировоззрению. Нет сомнения, что проживи он дольше, он принял бы более близкое участие в борьбе, бушевавшей вокруг него. Здесь следует остановиться на одной стороне «Освобожденного Прометея».
«Преступление» Прометея заключалось в том, что он нарушил многовековую летаргию первобытного общества, обучив его новым методам производства. Первобытный коммунизм, возможно, и был золотым веком, как его рисуют античные мифы, но от него надо было отказаться, чтобы сделать прогресс возможным. Миссия Прометея заключалась в том, что он предоставил человеку выбор и дал ему возможность перейти из царства необходимости в царство свободы. Здесь налицо зачатки диалектического подхода к истории. Как у большинства людей его поколения, у Шелли никогда не возникало сомнений относительно ценности науки или машин; сомневаться в этом — участь тех, кто страдал от последствий их приложения на практике. Чтобы избежать дилеммы Годвина, Колридж и Соути[65]
искали выход в другом методе. Если предположить, что можно было бы создать искусственно в небольших масштабах новое окружение и в нем изменить несколько человек, то не могло ли это, в свою очередь, отразиться на мире в целом и не повлекло ли со временем ко всемирному изменению? Так родился проект Пантисократии, вероятно, первая попытка осуществить Утопию в виде образцового государства. Америка, где только что завершилась победоносная революция, была магнитом для всех радикалов, страной свободы и справедливости, чьи недостатки (которые предстояло открыть Коббету и Пейну[66]) были скрыты от тех, кто в нее верил в Европе. Там находилась страна свободного предпринимательства и не было ни королей, ни священников, ни феодальных владык, чтобы препятствовать достижению совершенства. Пантисократы хотели основать свое поселение на берегах Сускеханны, и Соути писал своему брату в 1794 году:«Мы везде проповедовали Пантисократию и Асфетеризм. Это, Том, два новых слова, из которых первое обозначает одинаковое правление для всех, а второе — обобществление частной собственности».