Английские эротические новеллы

— Грешен я матушка, ох как грешен! Помолитесь за мою грешную душу, а я пожертвую нобль на нужды вашей обители! Кстати, вы слышите лай собак и охотничьи рога? Похоже. Мы оказались в зоне пафосной охоты!

— Это что такое? — Матушка не была в курсе этого светского развлечения, хотя в те времена, монахам мужчинам разрешалось принимать в ней участие.

— Парфорсная охота, или как говорят лягушатники, «parforce»[60] — это конная охота с гончими собаками на любого зверя! Хорошо, если они травят зайцев! А если кабана или мишку? Преследование продолжается до тех пор, пока загнанный и обессиленный зверь не дойдет до полного изнеможения и будет схвачен собаками или взят охотником! И тут мы на их пути!

— Dominus, et Deus nobis et venatores![61] — Казалось, монахиня, перебирающая четки, могла бы служить образчиком спокойствия и безмятежности.

— Один из местных баронов решил потешить себя охотой, — сэр Селинджел знал, что охота иногда опаснее войны, — и загонщики ничуть не будут заботиться о том, что разъяренный зверь может побежать не туда, куда хочется.

И тут в подтверждение его слов разъяренный мишка выскочил на проезжую дорогу. Медведь, обычно мирный, если его не трогают, на этот раз был разъярен не на шутку: собаки люди и невообразимый шум вывели его из обычного благодушного настроения. Спасаясь от преследования, он выскочил на дорогу в десяти ярдах от повозки.

— Mater Dei.[62] — матушка Изольда подумала, что настал час последней молитвы.

Лошадь шарахнулась в сторону, встала на дыбы, и, порвав постромки, убежала в лес. Повозка опрокинулась, и одно из колес соскочило с оси.

— А вот и испытание Господне! — Сэр Селинджел встал и вытащил короткий меч. — За грехи наши тяжкие!

Огромный черный медведь, явно намеревался разделаться с путниками. Изо рта чудовища свешивался багровый язык. Сэр Селинджел, разразившись целым потоком английских и французских ругательств, не спускал глаз с взбесившегося животного, поднявшегося на задние лапы.

— Святые угодники! — крестилась матушка Изольда.

Широкая пасть зверя была разинута, из нее капала на землю пена и кровь.

Сэр Селинджел, выбрался из повозки, и встал между зверем и монашкой, выставив вперед короткий меч.

В жилах у монахини буквально застыла кровь. На дороге затевался страшный поединок: маленький человек и огромный черный зверь. Глаза мохнатого чудища вспыхнули злобой и ненавистью.

— Иди своей дорогой! — Сэр Селинджел и не думал показывать страх перед зверем. — Мне твоей шкуры не надо!

— Р-Р-р! — Медведь занес тяжелые лапы над головою рыцаря, желая повалить того наземь, а потом разодрать когтями на части.

Исход схватки был весьма сомнителен, но тут на дорогу выбежали лохматые собаки.[63] С яростным лаем, они окружили зверя и рыцаря полукольцом, две черные подкрались к медведю сзади.

Мишка, оценив численной превосходство противника, опустился на четыре лапы и бросился в лес. Собаки понеслись следом. Вскоре мимо них пронеслась кавалькада всадников. Главный пикер[64], даже не взглянул на путников и приказал всем скакать вслед за зверем и собаками. Два десятка всадников ехали на взмыленных лошадях, оставив после себя примятую траву и поломанные кусты.

Матушка Изольда молилась Богу.

— Все кончено! — Улыбнулся сэр Селинджел. — Deus meus, qui docet manus meas ad proelium, et digitos meos ad bellum![65]

Господь сохранил нас, вашими молитвами! Если бы я испортил им охоту, все могло кончиться просто ужасно!

— Тут еще неизвестно, что спасло нас во время этого приключения: мои молитвы или собачки. — Матушка поспешила поправить задравшуюся в суматохе рясу, но рыцарь успел увидеть две стройные ножки. — Да пошлет Господь удачу охотникам! Пожалуй, одного нобля на нужды церкви мало! Пожертвую еще один! — А теперь, моя сладенькая, — рыцарь как пушинку поднял монахиню и понес в кусты, — ты не откажешь доблестному рыцарю в исповеди! Мне надо покаяться в смертных грехах! Вон в тех кустах нам никто не помешает исповедоваться! Охотникам не до нас! Собаки увели медведя в строну!

— Это смертный грех, сын мой… — Монахиня впрочем, не стала активно сопротивляться и позволила рыцарю некоторые вольности, не предписанные строгим монастырским уставом. — Гореть тебе в геенне огненной!

Она говорила, повысив голос, и при этом сжимала и разжимала длинными тонкими пальцами куртку рыцаря.

Ее взгляд, устремленный на него, смягчился, и ласковый ответ был уже у нее на устах.

— А я исповедаюсь и покаюсь! Согласись, что после сегодняшнего подвига святая церковь может простить старому солдату один маленький грех!

— Ах ты, грубиян! — прошипела она. — Ты не рыцарь, а низкий, невоспитанный мужик. Всего одним грехом хочет отделаться! Так вот какова ваша забота и благородство о несчастной насмерть перепуганной женщине!

— Грехи мы замолим! — Сэр Селинджел развязал шнуровку на своих штанах, освободил заслуженный боевой меч и торопливо навалился сверху. — Такой сладкой монашки я никогда не пробовал! Пожалуй, одним грехом действительно не отделаюсь!