Английские каникулы (СИ)

— Нет.

— Ты просчитался. Мне не нужна моя жизнь.

Ты хмуришься, снова начиная злиться. Твое терпение иссякло? Раньше ты бы радовался, поймав меня на “ошибке”. Что тебя выбило из колеи, а, Мэлло?

— Тебе не нужна, мне пригодится, — просто говорю я.

— А кто сказал… — он взвивается, кресло отлетает в угол.

— Ты сам и скажешь. Доктор, проводите нас в палату, пожалуйста.

Мэлло в недоумении, однако следует за нами. Мельком бросив на него взгляд, я вижу, что в где-то в глубине его глаз загорается огонек надежды и понимания. Неужели до тебя наконец дошло, Номер Два?

Окно из толстого стекла во всю стену. За ним — больничная койка, множество мигающих и пищащих приборов, провода, капельницы. Все белым бело, все стерильно. Только из-под простыни виднеется прядь рыжих волос.

— Период восстановления будет длительным, — профессионально-безразличным голосом вещает доктор. — Однако нет сомнения, что пациент полностью выздоровеет.

Ты его не слушаешь. Ты распахиваешь дверь палаты, влетаешь внутрь. Я ожидаю, что ты упадешь на колени, но ты подходишь к койке и аккуратно отводишь простынь для того, чтобы увидеть лицо Мэтта. Оно наполовину скрыто кислородной маской, но тебе и этого зрелища достаточно. Ты проводишь пальцами по лбу лежащего, улыбаешься.

Мне не хочется тебе прерывать, но я знаю, что не всем своим желаниям можно потакать. Мне хватает такта не заходить следом за тобой, я тянусь к кнопке селектора, нажимаю, произношу:

— А теперь, Мэлло, ты должен исчезнуть. Кира уверен, что ты мертв, давай не будем его разочаровывать, — я вижу презрительную усмешку, скривившую твои губы, и продолжаю: — О Майле мы позаботимся, не волнуйся. Он нетранспортабелен, в отличие от тебя, иначе и его бы я попросил покинуть это здание, этот город, эту страну. Когда он поправится достаточно для того, чтобы уехать, я свяжусь с тобой.

Я уверен, что Мэлло этот план не нравится, но он опускает голову, соглашаясь с моими словами. Я же говорил, что не просчитался: некоторое время этот безрассудный Номер Два будет меня слушаться. Благодарности за спасение себя он может и не испытывать, а вот оставшийся в живых Мэтт — прекрасный повод сказать “спасибо”.

И ведь Мэлло говорит. Одними губами, не поднимая глаз, но говорит. Гордый-гордый Мэлло.

Ты не понимаешь, что все это было сделано не для того, чтобы порадовать тебя. Просто для того, чтобы стать лучше L, нужны мы оба. Так что — живи. То, что жить без Мэтта ты не хочешь — всего лишь мелочь, которая, разумеется, случилась очень некстати.

*

Мэлло

Два месяца спустя.

Я лежал на диване, задумчиво изучая потолок. За моей головой, на тумбочке, лежала шоколадка, предусмотрительно разломанная на квадратики: откусывать от плитки мне сейчас не хотелось, а вот отправлять в рот кусочки один за другим казалось весьма интересным занятием. Увлекательности этому занятию прибавляло еще и то, что я тянулся за лакомством не глядя, каждый раз рискуя промахнуться и уцепиться, скажем, за мобильный, фольгу или смахнуть на пол стакан с водой.

А потолок раздражал своей идеальностью. Белая побелка без единой трещинки — все у этих педантичных немцев не как у людей. Когда мне говорили, что эта гостиница — образцовая, я не думал, что рекламная фраза окажется настолько буквальной. Ну хоть бы муха какая прилетела, а!

Впрочем, через час должна была прийти фройляйн Анна, и тогда о покое придется забыть до следующего утра. Эта дама не была обременена таким недостатком, как интеллект, зато прекрасно выполняла функцию развлекательной радио— и телепередачи одновременно. Даже, можно сказать, интерактивной, поскольку иногда ей все-таки требовалось мое участие. Еще один существенный плюс фройляйн Анны заключался в том, что она являла собой образец истинной арийки — белокурая, голубоглазая и очень точная.

А пока тишина моего жилища не нарушалась ничьим восторженным голоском, повествующим об очередной выходке очередного образцового немецкого ребенка (фройляйн Анна работала воспитательницей в детском саду), я был вынужден уже в который раз прокручивать в голове тот кошмарный январский день, когда замороженный Номер Один изволил явить мне свою благодать, спася Мэтта.

Я был абсолютно уверен, что за высокомерным «мы успели подменить» стояло ничто иное, как «Лиднер взяла на себя слишком многое и провернула эту операцию». Пожалуй, ее единственную волновала моя судьба, бывшая даже для меня чем-то незначительным. Продумывая свой план, я намеренно включил в него свою смерть, потому что знал, что иначе Кира так и останется править этим миром. Ах, эти благородные цели, которых вечно приходится добиваться не самыми благородными методами… Настоящий немец скорее бы повесился, нежели бы действовал так, как я. Какое это все-таки счастье, что я так и не стал образцовым арийцем.