Английский детектив. Лучшее за 200 лет

Впрочем, хоть время и прошло, однако скандал, вызванный разоблачением чудовищного тайного общества, был в самом разгаре, пусть даже секрет его создания умирал вместе с создателями. Владельца отеля нашли мертвым в море – его тело дрейфовало по течению как сплетение водорослей. Правый глаз этого человека был мирно закрыт, но левый – широко раскрыт и стеклянно поблескивал в лунном свете. Что же до Грязного Нэда, то полиция догнала его в паре миль от Сивуда, между тем он поочередно прикончил трех полицейских точным ударом левой. Оставшийся в живых офицер растерялся – точнее, был оглушен, – и негру удалось уйти. Этого оказалось достаточно, чтобы вся английская пресса взорвалась негодующими заголовками и в течение месяца или двух основной проблемой Британской Империи было воспрепятствовать «убийственному во всех смыслах черномазому красавчику» удрать через какой-нибудь английский порт. Люди, чье телосложение хоть немного напоминало фигуру беглеца, подвергались немыслимым проверкам. В частности, перед тем как взойти на борт любого корабля, они должны были тщательно мыть и чистить лицо, словно белую кожу можно было нацепить на себя наподобие маски или подделать при помощи грима. Каждый негр в Англии попал под действие специального закона и обязан был зарегистрироваться. Капитаны выходящих в море кораблей относились к возможности взять на борт чернокожего примерно так же, как к предложению покатать василиска.

В общем, к апрелю, когда Фламбо и отец Браун вновь стояли на знакомой набережной, опершись на парапет, словосочетание «Черный Человек» для англичан, внезапно узнавших о силе свирепого тайного общества, наводящего ужас, многочисленного и хранящего закон молчания, стало означать примерно то же, что когда-то значило для шотландцев, – то есть самого дьявола.

– Уверен, он все еще в Англии, – заметил Фламбо. – Наверняка забился в самую глубокую нору. Его бы схватили в любом порту, вздумай он выдать себя за белого.

– Видите ли, он по-настоящему умен, – извиняющимся тоном отвечал отец Браун. – Не сомневаюсь, что выдавать себя за белого он не станет.

– Допустим. И как же он поступит в таком случае?

– Полагаю, он выдаст себя за негра, – сказал отец Браун.

Фламбо, беззаботно опиравшийся на парапет, рассмеялся от неожиданности и воскликнул:

– Ну, знаете ли!

Отец Браун, склонившийся над парапетом столь же безмятежно, вместо ответа ткнул пальцем в сторону побережья, где распевали песни музыканты, старательно загримированные под чернокожих.

Загадка поезда

Все эти разговоры о детективных сюжетах на железной дороге погрузили меня в пучину воспоминаний. Не буду говорить, что в этой истории правда, а что нет – вы сами скоро поймете: она не содержит и слова лжи. В ней также нет ни разгадки, ни концовки. Как и многие события в нашей жизни, это лишь фрагмент головоломки, чрезвычайно увлекательной, но непостижимой для человеческого ума. Вся сложность жизни в том, что в ней слишком много интересного, и потому внимание наше ни на чем подолгу не задерживается. Мелочи, которых мы не замечаем, на самом деле – обрывки бесчисленных историй, а наше обыденное и бесцельное существование – тысячи увлекательных детективных сюжетов, спутавшихся в единый клубок.

То, что я пережил, сродни всему этому, и как бы то ни было, это вовсе не выдумка. Я не измышлял события, те немногие, которыми богата данная история; но что еще более важно, я не выдумывал атмосферу той местности, а ведь именно в ней заключался весь ужас происходящего. Я помню все так, словно вижу наяву, и описывать буду именно то, что вижу.

* * *

В серый осенний полдень несколько лет назад я стоял у вокзала в Оксфорде, собираясь взять билет до Лондона. И по какой-то причине – от праздности ли, от пустоты в голове или в бледно-пепельном небе, от холода ли – взбрела мне в голову прихоть не ехать поездом, а выйти на дорогу и пройти пешком хотя бы часть пути. Уж не знаю, как оно у вас, но пасмурная погода, в которую у всех все валится из рук, впускает в мою жизнь романтику и стремление к движению. В ясные дни мне ничего не хочется; мир совершенен и прекрасен, остается лишь любоваться им. Под бирюзовым куполом неба меня тянет на приключения не больше, чем под куполом церкви. Но когда фон нашего бренного существования сереет, во имя священного побуждения к жизни я стремлюсь расцветить его огнем и кровью. Если блекнут небеса, человек сияет ярче обычного. Когда на небе свинцом и тусклым серебром постановлено ничему не происходить, именно в тот момент бессмертная душа, вершина творения сущего, возвышается и молвит – да произойдет! Даже если произойдет всего лишь убийство полицейского. Но это только отвлеченные рассуждения все о том же – тусклое небо пробудило во мне жажду перемен, скучная погода отвратила от скучного поезда, так что я двинулся в путь по проселочным дорогам. Вероятно, именно в тот момент и город, и небо причудливым образом прокляли меня: спустя годы я написал в статье для «Дэйли Ньюс» о сэре Джордже Тревельяне[74] из Оксфорда, прекрасно зная, что он работал в Кембридже.