— Во второй половине дня будет объявлено о сокращении продовольственного рационирования. Очень резком.
— Кстати, — спохватился Эндрю, — я ведь не завтракал! Как раз собирался съесть булочку с сосиской.
— Я пойду с тобой, — сказал Дэвид. — Ты сможешь съесть мою порцию.
В буфетах продавали по одной порции на покупателя. На двери красовалась знакомая надпись: «Извините, пива нет».
— Что с мальчиками? — спросил Эндрю. — Наверное, их задержали в школе?
— У меня для тебя письмо, — сказал Дэвид.
Конверт был чистым. Открыв его, Эндрю обнаружил внутри листок бумаги. Почерк принадлежал Кэрол.
— Видимо, ты прочел это, — сказал Эндрю. Дэвид покачал головой, и Эндрю протянул ему письмо. — Ведь это твоя идея?
— В основном, да. Ну, поедешь?
— В Лагос? Чтобы узнать, что она увезла их в Каир, Солсбери или Йоханненсбург? Я был бы дураком, если бы поверил хоть единой строчке в ее письме.
— Они действительно улетели в Лагос, — успокоил его Дэвид.
— Если бы ты отправился за ними следом, то только для того, чтобы привезти их назад?
— Для чего же еще?
— Там пока царит хаос. Тебе не сразу удастся получить распоряжение суда. А к тому времени, когда ты его все-таки добьешься, ты уже не захочешь пускать его в ход.
— Почему же?
Дэвид кивнул в сторону солдата с автоматической винтовкой, стоящего на часах в нескольких футах от них.
— Всего-навсего потому, что правительству взбрело в голову вывести на улицы солдат?
— Глазго находится в руках толпы уже на протяжении двух дней, — сказал Дэвид. — По одним сообщениям, это коммунисты, по другим — просто громилы. Думаю, суть не в этом.
Эндрю недоверчиво посмотрел на него.
— Я бы знал — через службу новостей…
— Меры безопасности теперь строжайшие. Но ты все равно скоро об этом узнаешь. И кое о чем еще тоже. Если в конце концов решишь оставить страну, то просто поразишься, насколько иначе все видится со стороны. Мне-то лучше знать — у меня есть доступ к иностранной прессе.
— Снова пропаганда эмиграции?
Эндрю был несколько озадачен собственным спокойствием; ему следовало быть вне себя от гнева — ведь Дэвид опять сыграл главную роль в очередном акте предательства. Вялость собственной реакции на отъезд сыновей помогла ему осознать, насколько все переменилось, насколько помимо его воли обострились опасения за развитие событий. Эндрю чувствовал не только негодование, но и облегчение. Он представил своих детей под ярким африканским солнцем, и эта картина не вызвала у него дурных чувств.
— Думаю, тебе следует уехать, — не унимался Дэвид. — Проклятый показатель, кстати, уже опустился до 1,74.
— Падение замедляется. В начале месяца он равнялся 1,75.
— Замедляется.
— Так что скоро крайняя точка. Худшее, возможно, уже позади.
Дэвид отрицательно помотал головой, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
— Худшее не позади. Оно только впереди.
Лондонский бунт вспыхнул в пасхальный понедельник. Утро того дня выдалось ясным, и к полудню стал слышен звон капели, ибо лед на крышах начал потихоньку подтаивать, не выдержав ярких солнечных лучей. Эндрю и Мадлен отправились прогуляться по Найтсбриджу и Гайд-Парку. Многие лондонцы последовали их примеру; улицы неожиданно заполнились людьми. На аллеях для верховой езды дети обстреливали друг друга снежками. Под мостом «Серпантин» молодежь выписывала круги на коньках.
На подходе к Мраморной арке Эндрю сказал:
— Здесь еще больше народу. Может, повернем назад?
Мадлен указала на толпу впереди.
— Пойдем послушаем ораторов. Это должно быть забавно.
— Нам все равно к ним не пробраться, — возразил Эндрю. — Там несколько тысяч народу.
— Если ничего не расслышим, то уйдем.
— Ладно. — Эндрю указал на небо. — Видишь тучи?