Английский раб султана

— Да, я из того племени, которое вы, мины — то есть христиане, мягко скажем, недолюбливаете. Но я, имея дело и с христианами разных толков, и с мусульманами, придерживаюсь высказывания ребе Иоаханана. Оно звучит так: "Тот, кто создал меня, равным образом создал и другого, так же образовав нас в материнском чреве". Если ты считаешь зазорным принять помощь от иудея, разве мне будет от этого хуже?

А ведь и впрямь — если кому и стало бы хуже, то только юному Лео, а никак не Эзре.

"Вот уж поистине острый язык", — подумал Торнвилль, однако продолжал размышлять и о том, можно ли иметь дело с иудеем. Сколько раз Лео ради сохранения чести рыцаря и ради преданности христовой вере обрекал себя на страдания! Неужели теперь сойти с этого пути?

Помнится, дядя Арчи как-то упомянул, что король Ричард Львиное Сердце, боясь еврейского сглаза или колдовства, повелел накануне коронации выслать всех евреев из Англии. Но житейской мудрости в голове Торнвилля уже и без дядиного попечения прибавилось, поэтому он сказал Эзре так:

— Один мой мудрый благодетель, кстати, православный грек, хорошо сказал: "Нет плохих народов, есть только мерзкие люди, которые своими поступками позорят свой народ". Если ты делаешь мне благо, почему я должен ненавидеть тебя только из предубеждения к твоему народу?..

Эзре оказалось довольно даже такого маленького шага к взаимному согласию.

— Вот и хорошо, что мы поладили, — сказал он. — У тебя благородное сердце и незашоренный ум. Но расскажи мне, кто ты. Что привело тебя рабом в этот город?

Лео кратко ответил, а поскольку все это читателю известно, нет нужды повторять. Одно оставалось непонятным — почему некий Гиязеддин принимает в судьбе раба-англичанина столь живое участие.

— Кто знает, — задумчиво произнес Эзра. — Думаю, он сам когда-нибудь это откроет. Кстати, раз уж мы его вспомнили, почтенный Гиязеддин справлялся о твоем здоровье.

Итак, жизнь более-менее налаживалась. Пребывание в доме лекаря дало Торнвиллю самое главное — отдых, и не только физический, но и отдых истерзанной душе.

Нога, по словам врача, вроде бы срасталась хорошо, и это радовало. Грешным делом Лео украл обнаруженный им без присмотра хирургический нож и берег его, как зеницу ока — мало ли, эта вещь всегда сгодится при такой-то жизни.

Шли дни, недели. Наконец явился сам Гиязеддин. Осмотрев Торнвилля, он довольно улыбнулся и произнес:

— Аллах велик, ты поправляешься. По крайней мере, путешествие ты перенесешь. Мои дела в этом городе завершены, и надо отправляться.

— Я благодарю тебя, почтенный Гиязеддин, за то участие, что ты принял в моей несчастной судьбе, — сказал Лео. — Но позволь со всем уважением осведомиться: почему? Я же знаю, что недостоин такого отношения, но раз оно есть — значит, чего-то я не знаю или не понимаю. А ничто не гнетет человека так, как неизвестность.

На глазах улема сверкнули слезы. Он положил руку на плечо Лео и сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Мальчик мой… Позволь мне так называть тебя, поскольку для нас, стариков, все вы — дети, и всех вас жалко. Я сейчас скажу вещь, которую мне очень тяжело сказать, и думаю, еще нескоро придется говорить об этом вновь… Но сейчас я должен. Ты очень похож на моего сына… Его мать была из Фарангистана[68] и передала ему такие же, как у тебя, волосы и глаза; но и лицом, и статью ты очень на него похож…

Лео был удивлен. Он, уже давно перебрав в уме все возможности, решил, что старик выкупил его лишь затем, чтобы обратить в ислам. А впрочем, даже сейчас не следовало исключать того, что Гиязеддин попробует это сделать.

— Моего мальчика более нет… — меж тем продолжал старик. — Он погиб на службе великого падишаха… Аллах предопределил это, конечно, как и все происходящее в этом мире, своим первотворенным каламом[69], когда мой сын не пошел по моим следам, как это вообще принято у нас, османов, а выбрал военное дело, оставив и отчий дом, и свою прелестную Шекер-Мемели… Но какой отец, понимая все прекрасно умом, смирится сердцем с такой бедой! Я еще надеялся, что все не так, для того и приехал сюда, даже деньги собрал на случай выкупа… Мне показали его могилу. Идя оттуда мимо цитадели, я, волею Аллаха, застал твое избиение… Выкупные деньги были мне уже не нужны, а поскольку милостыня может помочь моему заблудшему сыну перейти через острый мост Сират, то ради его души я и спас ими тебя. Выкуп пленника — тоже милостыня.

"А в чем же подвох? — подумал Лео. — Я все-таки должен поверить в Аллаха, чтобы сын Гиязеддина наверняка оказался в раю?"

По счастью, этого не требовалось.