Английский раб султана

Зимне-весенние ночи были холодны, поэтому путешественники старались, когда было возможно, проводить ночи в караван-сараях или ханах, что помельче: хоть и несколько накладно, зато тепло, и от разбойников безопасно.

Караван-сарай представлял из себя солидную каменную постройку, обычно сельджукскую, либо перестроенную из античной — театра, например. Нередко она была в два этажа, со стойлами для животных и отдельными помещениями для важных гостей. Хан же вполне мог выглядеть, как большая деревянная клеть на столбах — внизу помещались кони под надзором конюхов, наверху отдыхали люди.

На таких ночных привалах Гиязеддин охотно беседовал не только с Торнвиллем, но и со своими спутниками, и со случайными попутчиками, просвещая всех небесным светом своего познания.

Шли дни; многое из встречавшегося, что было интересно англичанину, но непонятно, объяснял высокочтимый улем. Лео потрясло наивно-трогательное отношение османов ко всякого рода старым деревьям, источникам, многочисленным тюрбэ — мавзолеям праведников, чьи имена зачастую даже не были известны. Да, так и было — свято верят, что лежит праведник и чудотворец, а как зовут — неведомо.

Торнвилль вспомнил, что даже в крепости Алаийе, во втором поясе оборонительных сооружений, было нечто, называемое турками могилой неизвестного святого. Деревья вокруг тюрбэ были обвешаны лоскутками материи, которыми люди почитали праведника или верили в то, что с этими лоскутками передают святому свои пожелания для исполнения.

Англичанин стал разбираться, что чалма на могильном каменном столпе означает, что погребен под ним мужчина, а цветы — что женщина. Маленькая выемка на могильной плите, оказывается, предназначалась для того, чтоб там собиралась дождевая вода, и ее пили птицы.

Гиязеддин много рассказывал об обычаях и укладе жизни османов, науке и образовании, предпочитая, впрочем, не распространяться об их армии и флоте, отделываясь общими фразами. Из этого Торнвилль сделал единственный правильный вывод: человек, знающий практически все обо всем, не может быть таким несведущим в военных вопросах; следовательно, все же опасается Лео, как будущего врага государства османов. "Что же, это неплохо. Значит, старик не так уж уперт в своей полупомешанной привязанности ко мне, как к покойному сыну", — подумал юноша.

Постепенно путешествовавшие миновали развалины Сузополиса, Сандалиума и Сагалассоса, именуемого турками Саджикл и возвышавшегося над равнинами на горном кряже. Особо бросался в глаза римский театр — доселе Лео таких построек видеть не приходилось, по крайней мере, такой величины и в таком хорошем состоянии.

После Сагалассоса вновь вынырнула из-под земли река Катарактес, бурно журча по порогам у руин древней Кремны. Пришлось изрядно промучить животных, да и самим помучаться, петляя меж гор и речных извивов, пока наконец не был достигнут Каресус, или, на языке турок, Бурдур — символическая середина путешествия.

Плавно растекшийся по оврагам своими улочками, Бурдур утопал в садах. Повсюду текли ручьи, река впадала в большое озеро, а видневшиеся вдали лысые, как будто безжизненные, горы своим контрастом только добавляли ему жизнерадостности.

Кругом виднелись виноградники (для плодов, естественно, был не сезон). Это несколько удивило Лео, ведь мусульманам вроде бы запрещено пить вино. Так зачем в турецких землях разводить виноград?

На это Гиязеддин сказал:

— Это потому, что здесь живет много румов[74], делающих большие деньги на вине. Правительство их не трогает, дает им богатеть, а они от этого исправно платят налоги в казну.

В Бурдуре пробыли несколько дней. Улем показал Лео местному греческому врачу, и тот с ворчанием указал на множество недочетов, кои, по его высокому мнению, допустил анталийский еврей.

— Не исключено, что он останется хромым, — именно такими словами грек завершил свое исследование, чем никому оптимизма не прибавил.

— Что же делать? — спросил богослов.

— Смотреть и ждать, и если что — переламывать, пока сросшаяся ткань слаба. Надо было, говорю, взрезать место перелома и смотреть что к чему, а не соединять вслепую.

— И когда это станет ясно? — поинтересовался рыцарь.

Сказать, что ему стало не по себе, значит, не сказать ничего. Страшила, конечно, перспектива остаться хромым, а не грядущее переламывание.

— Он доедет до Денизли? — одновременно с этим опасливо спросил Гиязеддин.

— Конечно, можно было бы оставить его под моим наблюдением и сделать все здесь, но, если вы не имеете в виду останавливаться здесь надолго, полагаю, он вполне может доехать туда, куда вам нужно. Главное, на месте найти хорошего врача и не медлить.

После этого Гиязеддин решил сократить пребывание в Бурдуре до минимума, но в это короткое время Лео посещал лекаря-грека несколько раз.

Один разговор с греком оставил Лео просто в подавленном состоянии. Рыцарь, пребывая с ним наедине, без лишних ушей, спросил у эскулапа, как обстоят дела у восставших в Трапезунде.

— А твое какое дело, потурченец? — внезапно разъярившись, спросил грек. — Спроси об этом у своих новых хозяев!

— А тебе что, трудно ответить?