Английское право

Но, прежде всего, их разделяло различие религии; когда в седьмом или восьмом веке англичане были обращены в христианство миссионерами, приехавшими из Рима, предшествующий период, преисполненный бурь и столкновений, дал уже свои результаты.

Независимо от того, правы ли мы или нет в своем предположении, что так называемая «Англо-саксонская правда» выражает чисто английские понятия и что обычаи бриттов оказали на нее мало влияния, можно сделать два или три полезных замечания о характере этой «правды», которая была детально и тщательно изучена выдающимся немецким ученым, покойным доктором Феликсом Либерманом[8]. Ее подлинно архаический характер служит ценным доказательством того, какой долгий путь должна проделать всякая правовая система, прежде чем она достигнет такого состояния, которое может удовлетворять потребности культурного общежития.

Одной из наиболее поразительных особенностей «Англосаксонской правды» является то, что она относится не ко всей Англии, а только к некоторым ее частям или, скорее, к некоторым из племен или родов, ее населявших. Действительно, в то время, когда эти законы были записаны, не существовало «Англии», как мы понимаем это слово, т. е. не было единой страны, управляемой единым правительством, говорящей на одном языке и подчиняющейся единой системе права. Таким образом, мы обнаруживаем в «Англо-саксонской правде» группу актов, из которых одни относятся к Кенту или к жителям его, другие – к Уэссексу или к западным саксам, третьи, наконец, – к Мидленду или Мерсии, области англов, которые в конце концов дали свое имя всей стране. Не только сами нормы, заключающиеся в этих актах, но и употребляемый ими язык отличаются друг от друга; опытный лингвист мог бы, на основании одного языка, заключить, к какой части страны относится данный частный «закон».

Наше знакомство со старо-английскими учреждениями позволяет утверждать, что «Англо-саксонская правда», весьма ценная для понимания происхождения английского права, менее всего может дать цельную картину социальной жизни того времени. Она представляет собой отрывочную компиляцию, предназначенную, вероятно, только для определенного круга дел, которые возникли в период некоторых больших событий, внесших изменения в старые навыки жизни и вызвавших столкновения, связанные, как большинство столкновений в первобытном обществе, с насилиями и кровопролитиями. Мы должны предостеречь от ожидания найти у англичан в седьмом или восьмом веке н. э. склонность к обширным государственным актам, отличавшую их потомков. В те дни уменье читать и писать встречалось еще редко, а о печатном станке и не мечтали. Вследствие этого процедура записи законов или обычаев совершалась с большим трудом и напряжением и, по-видимому, была сведена к минимуму. Лишь благодаря неоценимому свидетельству пережитков учреждений, упоминаемых в «Англо-саксонской правде», для нас становится очевидным наличие в то время такого положения, которое может быть почти буквально определено как разделение страны на «приходы» (parochialism); по сравнению с ним деление ее на Уэссекс, Кент и Мерсию кажется почти современным. Наличие еще до недавнего времени пережитков «незапамятных обычаев мэнора» (феодальных поместий), существование которых деликатно игнорировалось королевскими судами вплоть до конца XV века и которые сохранялись в качестве «доброго местного права» в сотнях деревень еще несколько лет тому назад, представляет собой яркое доказательство глубоко местного характера примитивных учреждений. Ведь «мэнор» был в большинстве случаев той же самой древней сельской общиной или деревней, которая являлась типичным поселением еще со времен первого нашествия англичан; несколько позднее во главе мэнора стало лицо («lord»), поставленное правительством. В конце концов нет ничего удивительного в том, что первобытное общество было обществом тесно ограниченным и так как в первобытных обществах связь между разными местностями чрезвычайно затруднена, то людям, живущим в современных условиях, не легко это понять.

Заслуживают упоминания еще два момента, относящиеся к «Англо-саксонской правде».