Аня

Лето перевалило вершину и покатилось к осени. Жизнь в отделении шла, приноравливаясь к режиму, отпечатанному на машинке и вывешенному на стене над постом. Лишь больные сменились: взамен выписанных прибыли новенькие. За Васей-Васильком приехала мать, Горчакову забрал ее легкомысленный сын, Дмитрича — властная жена, в присутствии которой он притих и не осмеливался балагурить. Больные торопливо собирали пожитки, изобильно скопившиеся за долгое время вынужденного томления в стационаре, благодарили сестер, нянечек, врачей и уходили — кто долечиваться, кто заново учиться жить, кто к привычному существованию.

Из старожилов осталась только Катя. Люда умерла месяц назад. Катя уже ходила бесплотной тенью, повязав коротко стриженную голову косынкой и скрывая глянцево-лакированные лиловые рубцы под пижамными штанами и рубашкой с длинными рукавами, наглухо застегнутой под шею. Одежда ниспадала свободными складками, и казалось, что внутри ничего нет. Ее лицо, по счастью, не пострадавшее, светилось прозрачной белизной. И только открытые кисти — скрюченные, изуродованные стянутой багровой кожей, — напоминали о трагедии.

Аня недоуменно ловила себя на мыслях о том, что Катя, выжив, почему-то потеряла свою значительность, утратив избранность, притягивающую сочувствие всего персонала. Прежде, когда прачки лежали, спеленутые бинтами, у них, кроме имен, ничего не было: ни пола, ни возраста, ни характера — ничего. Да и имена почему-то воспринимались абстрактными обозначениями, как инвентарные номера, присвоенные для порядка. Но коконы пробуждали сострадание и всепоглощающее желание помочь, спасти, вытащить с того света.

Когда Катя выползла из кокона, она превратилась в ограниченное болтливое существо, неинтересное в своей обыденности, скучно перечисляющее съеденное и выпитое за день. Она радовалась тому, что может есть, пить, дышать и даже понемногу гулять в чахлом больничном сквере. Аня, потеряв интерес к выздоравливающей, стыдилась, но ничего не могла поделать.

Избавившись от беспомощной наивности и суетливой бестолковости новичка, Аня привыкла к обширным обязанностям. Научилась ловко менять постельное белье тяжелобольным, мыть их прямо в постели, обтирая тело влажным полотенцем. Заботливо следила, чтобы не было пролежней. Сотни мелких действий, которые здоровые люди выполняют бездумно — причесаться, взять чашку, открыть форточку, включить свет — были для многих недоступными. Аня служила продолжением их измученных тел. Медсестры доверяли, как будущей коллеге, и в перевязочной ассистировать, и инъекции делать, и температурные листы заполнять. Если бы можно было — она бы вообще из отделения не выходила. Здесь было все по-честному. Ясно и понятно: больным нужны лечение, уход и сочувствие.

Зарплату опять задерживали. Ане-то ничего. Не очень страшно: маме хозяин подкидывал с выручки, да и Петя очнулся, занялся бизнесом. Привозил из Кореи на продажу дешевую хлипкую мебель, самопроизвольно испускающую набитую труху, лжешикарные настенные пластмассовые часы в плебейской позолоченной лепнине и псевдороскошные а-ля «азиатский лубок» картины в безвкусных зеркальных рамах, сверкающих варварскими стекляшками, блестками, бусинами. Только перьев не хватало для полного великолепия. Бизнесмен из Пети получился не очень. Недавно вообще чуть не утонул, и не в волнах коммерции, а по-настоящему. Ржавая посудина перевернулась, и пришлось ему вместе с товарищами по несчастью бултыхаться в окружении поролоновых матрасов, пока их не подобрали. Благо, от пирса недалеко ушли.

Дача подкармливала. Правда, на ней так уломаешься — никаких огурцов не захочешь. Но, с другой стороны, без своего урожая не прожить. Почти все впахивают. А у старшей дачи нет, потому что без мужа какая дача? Так она собирает все подряд: грибы, ягоды, папоротник, черемшу. Даже лопухи — и те готовит по корейскому рецепту.

Воропаев отгулы брал, браконьерил где-то на таежной речке. Спасибо главврачу: он изворачивался и подкидывал то молоко, то муку, раз даже настоящее мясо, добыв его в каком-то совхозе, пока тот не дал дуба. И гуманитарную помощь давали: сахар, рис и приторные мучнистые конфетки, упакованные в белые пакеты с нарисованным флагом в виде красного круга и надписью: «В знак дружбы от японского народа».

И все же никто не увольнялся. Кроме Светы, процедурной сестры, вовремя отыскавшей в своей родословной немецкие корни и собравшейся на постоянное место жительства в Германию. На прощание она выставила угощение: бутылку красного вина и пирог с картошкой.

— Все! В этом бардаке больше делать нечего! — постановила Света, выслушав напутствия и пожелания удачи.

— Правильно, — поддержала ее старшая. — Есть возможность — поезжай. Я бы и сама съехала, да паспортом не вышла.

— А вы заключите фиктивный брак, — легкомысленно посоветовала Надя.

— Где ж я вам фиктивного жениха добуду? — удивилась старшая. — Мне бы хоть настоящего найти. Непьющего, негулящего.

— Настоящие такими не бывают, — рассмеялась Аня.

— Вот устроится Светка в своей Германии и найдет нам миллионеров, — развеселилась Игнатьевна.