Аня и Маня

Зинаида Петровна сперва не поняла, а потом поняла и расхохоталась:

— Полнолуние, Аня, а не толстолуние.

— Я и сама это знала, — сказала Аня, от смущения встала на четвереньки и начала брыкаться ногами.

— Что за глупая у тебя манера, — заметила Зинаида Петровна, — чуть тебе что не понравится, сразу на четвереньки и брыкаться! Представь себе, что́ было бы, если бы все так поступали? Мне, например, не нравится, как ты себя ведёшь. И вдруг я встану на четвереньки и начну брыкаться. Хорошо?

Аня пришла в восторг.

— Встаньте, ну, встаньте, пожалуйста! Побрыкайтесь! Ну, пожалуйста, побрыкайтесь!

— Глупости, Аня, я пошутила.

— Ну хоть чуточку, одной ногой! А я всегда себя хорошо буду вести! Ничего не буду спрашивать! Обещаю и клянусь!

Так и не встала на четвереньки Зинаида Петровна. Аня была огорчена, надулась. Уходила, бормоча себе под нос:

— Буду задавать вопросы! Буду! Тысячу вопросов задам! Десять тысяч! Миллион вопросов!

Пошла искать Маню — рассказать про свое огорчение. А Маня в это время изображала танк в паре с Серёжей Давыдовым. Серёжа был самим танком, а Маня — его гусеницей.

— Я такая зелёная, — говорила Маня, — я такая гибкая!

— Дура, — отвечал Серёжа, — сразу видно девчонку! У танка гусеница не зеленая, а обыкновенного металлического цвета.

Аня Зайцева подошла к ним и сказала:

— Миллион вопросов буду задавать.

— Задай хоть один, — предложил Серёжа. — Я на все вопросы ответы знаю.

— Ладно, задам. Но ты на него не ответишь.

— Врёшь, отвечу. Задавай.

— Вопрос: что такое «всё»?

Серёжа Давыдов даже рот разинул. Не нашел, что сказать.

А Аня ушла в угол и села там на корточки. Ребята говорили, когда она так сидела, что она цыплят высиживает. А она не высиживала, а думала: какое самое большое число на свете? Ну, самое-самое большое? И придумала для него название «пло». Больше тысячи это «пло». Больше миллиона. Больше всего.

В этот день никаких происшествий не было, никто нигде не застревал, никого оса не кусала, никого не наказывали, и вообще день был скучный. Аня с Маней решили, что ночью будет интереснее.

И было.

7. Ночь третья

Часы только что прозвонили двенадцать раз, когда Аня села на своей кроватке, разбудила спящую Маню и сказала:

— Пора.

Маня просыпалась неохотно, тёрла глаза.

— Ты знаешь, что уже завтра? — спросила Аня.

— Почему?

— Уже двенадцать часов. Даже двенадцать часов с секундами. Значит, уже наступило завтра.

— Значит, можно спать? — спросила Маня.

— Конечно, нет! Еще что выдумала! Сегодня или завтра, спать всё равно нельзя.

Месяц всё ещё светил ярко, но чуть-чуть уже убавился, с одной стороны похудел немного и глядел как-то косо. Аня с Маней смотрели на него, как на старого знакомого, но он им не улыбнулся. Как будто это и не он был вчера на клумбе. Жалко, что он не пришёл и сегодня на клумбу, а то бы они у него спросили: он как тарелка или как монета? Впрочем, они и сами-то забыли, кто из них видел Месяц тарелкой, а кто — монетой. Вот сейчас Маня взглянула на небо, и он показался ей монеткой. Даже не в двадцать, а в десять копеек. Этакой хитрой монеткой Месяц смотрел в стёкла террасы. Пищал комар.

— Это он меня пришел кусать, — сказала Маня. — Сейчас сядет.

Комар пищал, но не садился. От этого писка Мане сделалось скучно. К тому же ей всё ещё хотелось спать. Она попросилась обратно в кроватку. Но Аня сказала:

— Если ты такая соня, можешь идти одна, а я ни за что. Ночь только начинается. Я спать теперь никогда не буду.

Маня послушалась, спать не пошла. Стояли они на террасе, смотрели на косой Месяц и слушали комара, который все пищал, но не садился, нудный такой.

И вдруг у них за спиной раздался скрип. Девочки обернулись и увидели очень большого, широкоплечего человека с коричневым лицом. Этот человек открыл рот и выдвинул вперед нижнюю челюсть, похожую на ящик. Во рту что-то белело.

— Что это у него во рту, белое? — спросила шёпотом Маня.

— Может быть, зубы?

— Значит, он людоед.

Человек заскрипел и сказал.

— Я Шкаф.

Маня и Аня уже привыкли, что к ним по ночам приходят странные гости. Еж, Месяц, вот теперь Шкаф. Ничего удивительного.

— Здравствуйте, Шкаф, — сказала Маня. — Скажите, пожалуйста, как ваше отчество, а то мы хотим быть вежливыми.

— Отчества у меня нет, — проскрипел Шкаф. — У меня и отца-то не было. Меня сделали.

— А кто вас сделал? Как его зовут?

— Меня делал коллектив первой мебельной фабрики города Краснококшайска! — гордо сказал Шкаф. — И отлично сделал! Столько лет живу — не развалился! Другой бы в моём возрасте…

— Тогда мы будем вас называть Шкаф Коллективович. Можно? — спросила Маня.

— Пожалуйста, — согласился Шкаф. — Хорошее отчество!

— А что это такое белое у вас во рту? — спросила Аня.

— Это не рот, а ящик. И лежит в нём бельё: простыни, полотенца, наволочки, пододеяльники.

— Сколько? — спросила Аня.

— Много! — ответил Шкаф.

— Может быть, «пло»?

— Больше! — скрипнул Шкаф.

— Больше «пла» не бывает.

— У вас, людей, не бывает, а у нас бывает.

Аня задумалась: откуда Шкаф знает про «пло», когда она сама из себя это число выдумала?