Аня из Зеленых Мезонинов

Аня чувствовала, что, если бы ей не позволили пойти на концерт, она бы этого не перенесла, потому что вся школа в тот день не говорила ни о чем другом, кроме концерта. Авонлейский дискуссионный клуб, собрания которого проходили каждые две недели на протяжении всей зимы, уже провел несколько небольших бесплатных представлений, но этот концерт должен был стать крупным мероприятием; входной билет стоил десять центов, а сбор передавался в помощь библиотеке. Авонлейская молодежь репетировала уже несколько недель; особенный интерес к концерту проявляли те школьники, чьим старшим братьям и сестрам предстояло принять в нем участие. На концерт шли все школьники старше девяти лет, кроме Кэрри Слоан, отец которой разделял мнение Мариллы относительно присутствия маленьких девочек на вечерних концертах. Кэрри плакала весь день, уткнувшись в свою грамматику, и чувствовала, что жить на свете не стоит.

Для Ани настоящее волнение началось с момента окончания уроков и постепенно нарастало, пока не достигло своей кульминации в блаженном экстазе во время самого концерта.

Миссис Барри устроила "совершенно изысканное чаепитие", а затем наступил черед восхитительного занятия — одевания в маленькой комнате Дианы наверху. Диана зачесала Ане волосы надо лбом в новом стиле «помпадур», а Аня завязала Диане банты с особым мастерством, которым обладала. А потом они перепробовали, по крайней мере, десяток способов устройства своих волос на затылке. Наконец, они были готовы, щеки их алели, а глаза сияли радостным возбуждением.

Следует признать, что Аня не могла не ощутить неприятного чувства, сравнив свой простой черный берет и серое, бесформенное, с тесными рукавами пальто, сшитое Мариллой, с ловко сидевшим меховым колпачком и нарядным пальтишком Дианы. Но она вовремя вспомнила, что обладает воображением и может прибегнуть к его помощи.

Потом приехали кузены Дианы — семейство Мюррей из Ньюбриджа; все вместе они уселись в большие выстеленные соломой сани и закутались в меха. Аня наслаждалась этой поездкой. Сани легко скользили по гладкой, как шелк, дороге, и снег поскрипывал под полозьями. Закат был великолепен; и заснеженные холмы, и глубокие голубые воды залива Святого Лаврентия, казалось, были в ореоле сияния, словно огромная чаша из жемчугов и сапфиров, наполненная до краев вином и огнем. Звон колокольчиков чужих саней и отдаленный смех, казавшиеся отголосками веселья лесных эльфов, слышались со всех сторон.

— Ах, Диана, — вздохнула Аня, сжимая Дианину руку в варежке под меховой накидкой, — это словно прекрасный сон! Неужели я выгляжу как всегда? Я чувствую себя совсем другой, и мне кажется, это должно быть видно по моему лицу.

— Ты ужасно мило выглядишь, — сказала Диана, которая только что получила комплимент от одного из своих кузенов и чувствовала, что должна передать его дальше. — У тебя прелестный румянец!

Программа вечера состояла из номеров, каждый из которых "пронзал дрожью", по крайней мере одну из слушательниц, и, как Аня уверяла Диану, каждая следующая «дрожь» была еще более «пронзительной», чем предыдущая. Когда Присси Эндрюс, наряженная в новую розовую шелковую кофточку, с ниткой жемчуга на гладкой белой шейке и с живыми гвоздиками в волосах — ходили слухи, что учитель специально посылал за ними в город, — "поднималась в пугающем мраке по темным и шатким ступеням", Аня содрогалась, полностью предавшись сочувствию; когда хор запел "Далеко, над милыми маргаритками", Аня смотрела на потолок, словно он был расписан изображениями ангелов; когда после этого Сэм Слоан рассказывал и изображал "Как Сокери курицу на яйца сажал", Аня смеялась так заразительно, что сидевшие рядом с ней тоже стали смеяться, больше из симпатии к ней, чем от удовольствия слышать шутку, которая была слишком избитой даже для Авонлеи; и когда мистер Филлипс произносил монолог Марка Антония[6] над телом Цезаря[7] с самыми душераздирающими интонациями, поглядывая в конце каждой фразы на Присси Эндрюс, Аня чувствовала, что готова вскочить с места и тут же поднять мятеж, если бы хоть один римский гражданин указал путь.

Только один номер программы не смог вызвать у нее интереса. Когда Гилберт Блайт начал декламировать "Бинген на Рейне", Аня вынула книжку и читала ее, пока он не кончил, и сидела чопорно и неподвижно, в то время как Диана хлопала в ладоши, пока они у нее не заныли.

Было одиннадцать, когда они вернулись домой, пресыщенные впечатлениями, но с предчувствием огромного удовольствия от предстоящего обсуждения всех подробностей вечера. Все, казалось, уже спали, в доме было темно и тихо. Аня и Диана на цыпочках прошли в гостиную, длинную узкую комнату, дверь из которой вела в комнату для гостей. Там было восхитительно тепло, горячая зола в камине слабо освещала комнату.

— Давай разденемся здесь, — предложила Диана. — Тут так тепло и приятно.

— Концерт был восхитительный, правда? — вздохнула Аня с восторгом. — Как, должно быть, замечательно выйти на сцену и декламировать! Диана, как ты думаешь, нас когда-нибудь пригласят выступать?