Анимация от Алекса до Я, или Всё включено

К слову о шефах, у нас их стало двое, по решению совещательного комитета в составе Натали, Ура и обоих претендентов на почётное звание. Мистер Боб — дневной шеф и Джан — ночной. В чём именно различие я пока не осознал, так как Боб не снимал с себя полномочий власть имущего в течение всего рабочего времени, но количество наделённых полномочиями командующих, так или иначе, было вдвое больше положенного, учитывая наш и без того скромный гарнизон бойцов. На троих работников два шефа. Смешно, господа. А вот осознание, что я — мальчик-трудяга, плантационный негр, «natur» альная золушка, рабочий ослик-заложник и низшее звено на иерархической лестнице рабочих отношений, пришло незамедлительно. Егорка — сын работодателя. Мустафа — земляк и собрат по трудовым невзгодам, а следовательно — lupus non mordet lupum — волк волка не кусает. Поэтому мальчиком на побегушках, исполняющим роль бравого рядового Швейка и младшего бойскаута в лагере для трудных подростков, стал я. Как объяснила мне Натали, шефов надлежит неукоснительно слушаться и выполнять их требования. Чем карается неисполнительность, не нуждалось в разъяснении — самолёты летают в обе стороны.

«Но не все они согласны перевозить человека за 100 долларов, которые у него остались», — мысленно добавил я, но сей факт только вынуждал меня быть более собранным и стараться не вызывать нареканий.

Позже я открыл, что в «энтрансе» есть и свои позитивные стороны и эти полчаса можно с пользой для себя проводить, успевая выполнять посторонние боевые задачи. Например — приглядывать себе пассий для воздыхания, будто бы ненароком знакомится с ними и флиртовать с надеждой на более позднее приват-свидание. Впрочем, делать это надо было весьма осторожно, с ловкостью канатоходца, концентрацией сапёра и с хладнокровным бесстрашием тайского трюкача, кладущего голову в раскрытую крокодилью пасть.

Потому что, во-первых, есть писаное правило анимации — ко всем гостям относиться ровно, не выделяя кого-либо из общей массы и не посвящая больше определённого времени, равного примерно 10 минутам, одной персоне, дабы другие гости не сочли такой перевес внимания за обиду. А то ведь не ровен час, расстроятся и уедут из отеля, бедненькие, из-за того, что аниматор время им не уделяет, а ходит кругалями вокруг девиц.

Во-вторых, одним из главных правил, нарушение которого грозило немедленным увольнением, переводилось так — «любые отношения личного характера были запрещены по законам восточного гостеприимства. Никакого интима с гостями». Ибо мы числились как бы слугами хозяина отеля, туристы считались его почётными гостями, и сама возможность слуги вступить в интимную связь с гостем на востоке расценивается как нарушение чести хозяина.

Я в эту теорию, которую вывел мне Егорка, не очень-то поверил, тем более, как относиться к ситуации, когда сам гость проявляет желание сойтись со слугой поближе. Но впоследствии, ознакомившись ближе с темпераментом южных мужчин, осознал, что в целом это правило верное — дикарям сексуальную свободу и флаг в руки с символикой плейбоя опасно давать. Но это правило не мешало самому обслуживающему персоналу отеля, официантам, уборщикам, поварам, барменам и прочим разнорабочим, пытаться оказать нам посильную конкуренцию в плане завоевания женских сердец. Только пытаться, потому что, получалось это у них весьма посредственно, что их выводило из себя, и из этого следовало — в третьих — идя на межполовой контакт, надо было шифроваться подобно агенту с двумя нулями, имеющего сертификат ниндзи, так как каждая стена обладала парами глаз и ушей и была способна из зависти донести на тебя.

Другие развлечения энтранса придумывались на ходу. Например, пока один из нас занимал беседой гостя, продвигающегося с тарелками от гриль-жаровен к столику, второй частично опустошал содержимое его посуды, незаметно для отдыхающего поглощая то, что тот набрал обходя жаровни и столики закуси… Особенно легко это проходило с картошкой фри в изобилии приготовляемой для всёвключённых прямо здесь на улице у входа в ресторан, наравне с мясом, рыбой, жаренными овощами и прочей пищей при готовке которой высвобождались клубы пара. «Заморить» — так кратко называл это Мусти. Ибо «червячка» он никак не мог достойно выговорить, не сломав при этом язык. Ну, действительно, червячок — для турков был сложным словом, требующим определённой языковой раскрутки.

Были и в турецком языке не сразу поддающиеся славянской ротоартикуляции словеса. К примеру, «йапыстырджи», обозначает «клей», но я его использовал чаще как отдушину для выражения негативных эмоций. Мне слышалось в нём нечто бранное — «йапыстырджи тебя растак». Или «йатак ёртюсю» — не сразу ведь и подумаешь, что это про «покрывало».