Аниськин и шантажист

На фирме, торгующей компьютерами, его, как всегда, пытались надуть – в качестве нагрузки подсунуть к монитору, на фоне которого так мило смотрелась лошадоноподобная тропиканка, какую-то серую коробку с названием «системник», фигню с дикой кличкой «мышка» и еще массу совершенно ненужных в хозяйстве вещей. Но не зря Куркулев носил свою фамилию! На памяти его не было случая, чтобы кто-то смог заработать на его простоте деньги.

– И без ящика этого найду, куда компьютер ставить, – отрезал Семен Семенович, – стол лишний есть. Других простаков ищите. А мышей у нас и без вашей предостаточно, – остроумно бросил он напоследок.

Молодым холеным парням шутка понравилась. Они грохнули ему вслед здоровым, сытым смехом.

– Смейтесь, смейтесь, – ухмыльнулся Куркулув, – думаете, если из совхоза, так ничего в технике не понимаю? Вы еще бассейн мой не видели!

С тех пор новенький монитор от компьютера стоял в гостиной дома Куркулевых. Вера Степановна огородила подступ к любимцу красной бархатной лентой, как это делают в краеведческих музеях, и строго-настрого запретила отпрыскам приближаться к любимой игрушке. Подключать его они не пробовали. В фильме ничего об этом сказано не было, зачем же нарушать правила игры? Время от времени Вера Степановна красиво садилась перед монитором и делала задумчивое или несчастное лицо. Как она себе нравилась в эти моменты! Чтобы быть похожей на героиню мыльной оперы, она до отказа опускала нижнюю челюсть, закатывала под верхние веки глаза и втягивала в себя щеки. Она была счастлива. Она и ее супруг, который ее по-своему любил.

– Здрасти, – прорезался, наконец, голос у Костика. Новые сведения так захватили его, что он уже забыл о скорой разлуке с Василисой, – пацаны говорили, что она печатала письма. Несостыковочка выходит!

– Печатает! У них есть старая печатная машинка. На ней Куркулиха и лупит письма.

– Кому? Кому она лупит письма? – почти орал Костя.

– Василиса говорит, что мамаша ее состоит во всех клубах любителей мыльных опер. Вот и пишет таким же несчастным. Обменивается опытом, делится переживаниями, хвастается рекордами по беспрерывному просиживанию перед телевизором. Обычные дела.

– И это все рассказала тебе Василиса? Почему она разоткровенничалась с посторонним человеком? – подозрения никак не желали выползать из души Костика.

– Я уже говорил, она, как и все, приняла меня за тебя. А у тебя с ней, похоже, довольно доверительные отношения.

– Не могла Василиса нас перепутать, – стоял на своем

Костя, – она меня хорошо знает!

– К чему ты это все? – устало спросил Кирилл, – у тебя есть основания ей не доверять?

– Напротив. Я еще ни разу не поймал ее на лжи. Василиса – девочка честная и слишком ответственная.

– Тогда, я думаю, нет нужды идти к ним домой и перепроверять ее показания. Куркулевы действительно выпадают из круга подозреваемых.

– Да черт с ними, с Куркулевыми, – махнул рукой Костик.

Он даже обрадовался тому, что целой компанией подозреваемых стало меньше. След, на который вышел он просто обязан был вывести его к хозяину дискеты.

– Ты слушай, что узнал я…

Вообще-то Анна Андреена не была завистлива. Кому чего и сколько Бог отмерил, тому, знать, столько и положено. Маловато вышло в этой жизни, побольше отвесят в другой. Но вот к старости как-то резко стало не хватать ей… тепла? любви? А может, просто некому стало отдавать ее, любовь эту. Муж-то давно уже ушел, умер то есть, а вот сыночек,

Андрюша, почему-то забыл ее.

Сначала-то помнил, когда еще в силе она была, приезжал. А вот как сдавать стала, так и пропал, не пишет даже. А почему? Ведь всегда она для него и самый кусочек вкусненький откладывала, и ручки чуть ли не языком вылизывала, и гостинцы с каждого базара везла. Почему?

Нет, в доме престарелых ей хорошо жилось. Кормили их не хуже, чем дома, самим готовить позволяли, телевизор цветной, машина стиральная, лото. Но не хватало самого главного: не к кому было приласкаться, некому было приласкать тебя. Поэтому и любили так старушки своих пленников, поэтому и тянулись так к ним. Те тоже без любимых своих остались. А на заботу и ласку не отмахивались, как их родные бросившие их дети, а шли, как кутята бездомные. Своих, видать, матерей вспоминали.

А больше всех любили бабушки Колю-Болеро и Инессу Васильевну. Блаженного и дочку. И за любовь их порой ссорились не на жизнь, а на смерть. Ревновали.

Поэтому так и разобиделась Анна Андреевна, когда прибежала к ней Федотовна и, задыхаясь от восторга и гордости, похвалилась:

– Смотри, чего мне Инесса Васильевна подарила!

– Ну и чего это? – с недоверием уставилась на пластиковый квадратик Анна Андреевна.

– Чашку ставить, чтобы стол не портить.

– Прямо так взяла и подарила? Без именин, без дня рождения? – ахнула Анна Андреевна.

– Прямо так, – гордо заявила Федотовна.

Потом сжалилась и немного прояснила картину:

– Она выкинуть хотела, говорит, убитая, а я забрала. Посмотрела: ничего не разбитая, вполне еще послужить может. Им, молодым, все трын-трава, никакой бережливости. Вещь еще сто лет в сундуке пролежать сможет, а они сразу – выкидывать.