Аниськин и снежный человек

Самая шумная группа была дальше. Именно здесь из последних усилий вопил магнитофон, именно здесь группировалась местная молодежь. Костя прислушался: в основном говорили но-пасаранские девчонки. Калерии среди них явно не было: хотя она и носила статус девушки, но в гулянках совсем зеленой молодежи участия уже не принимала. А раз здесь не было Калерии, то значит, не было и Мачо. Нечего было делать и Комарову.

Наконец, когда он уже почти потерял надежду найти в этом народном гулянии укушенного техасца и медсестру, удача улыбнулась ему. Словно из-под земли, в темноте выросли две гигантские тени. Тени были так громадны и широки, что Костя напугался и присел за первый попавшийся у него на пути редкий куст шиповника. Гиганты имели лошадиные туловища, по четыре ноги каждый и разговаривали между собой голосами Мачо и Калерии.

– Я все понимаю, Саймон, – тихо говорила девушка, но и вы поймите меня. Я здесь выросла, именно здесь я стала такой, какой так нравлюсь вам. Разве я могу предать землю, которая вырастила меня? Разве могу оставить маму? Ей так тяжело!

Она только после того, как меня родила, семь лет больше не рожала, а потом – каждый год. У нас уже двойняшек две пары. Ей почти пятьдесят, а она все рожает и рожает.

– Это же красиво! – обрадовано воскликнул гигантский Мачо, которого, оказывается, звали Саймон. – Техасу нужно крупное количество здоровых прекрасных детей. Таких, как вы,

Калерия. Техас скончается от грусти, если вы не дадите ему этот презент.

– А папа? – не обратила особого внимания на его страшные слова Калерия, – мама забьет его до смерти, если меня не будет рядом. Она у нас очень требовательная, а папа не всегда справляется с ее требованиями. Тогда она его порет розгами. И только я могу защитить его.

– Мы и ваш папа заберем, – не смутился Мачо-Саймон, – папа хорошо, папа надо беречь.

– Прямо как в «Алых парусах», – даже в полной темноте было ясно, что Калерия улыбалась.

Вербовщик и его жертва как раз проходили мимо Костика. Он затаил дыхание и закрыл глаза, чтобы они ненароком не блеснули в темноте. И вовремя: что-то тяжелое, жесткое, как конский хвост, хлестнуло его по лицу. Комаров автоматически выхватил «макарова», но выстрелить в техасца не успел: в темноте раздалось тихое, нежное ржание.

«Кентавр что ли? Да нет, не может быть. Вот балда! Как я сразу не догадался! – вздохнул облегченно Костик, – Болотникова же говорила мне, что они часто совершают прогулки на совхозных лошадях Поэтому и кажутся такими огромными». Гора спала у него с плеч. После приключений в лесу он не удивился бы, если бы Мачо превратил и Калерию в кентавриху.

Костя попытался какое-то время красться за парочкой, но, видимо, от усталости, он крался так громко, что в один прекрасный момент чуть не провалил всю операцию. Он давно уже мучался от голода, а тут в животе так предательски-грозно заурчало, что ему пришлось шарахнуться в сторону. Шараханье не прошло ему даром. Ну не увидел он эту ямищу в темноте! Ну нет у него еще прибора ночного видения! Костя лежал в мягкой, поросшей травой ямке и злился. И вообще: почему он должен работать днем и ночью? Он голоден и хочет спать. Костя встал, попытался отцепить от волос пару впившихся в них репьев, с досадой махнул рукой и зашагал по направлению к приветливым огонькам крайних домов Но-Пасарана.

Глава 12 Каша «дружба народов» или «за вспышкой последовал мрак»

О том, что посиделки в районе квартирования американцев не случайны, Костя узнал утром. Он бы непременно проспал (Прапор все еще находился на больничном) если бы не Печной. Дед добровольно взвалил на себя обязанности Прапора и разбудил Костю ровно по третьему сигналу петуха Анны Васильевны.

Костя встал хмурый, лохматый. За ночь так и не выпутанные репьи окончательно запутались в волосах, короткий сон так и не снял усталости, а вместе с ней, дурного расположения духа.

– Чегой-то ты совсем малахольный стал, – озабочено констатировал дед. – Не нравишься ты мне.

– Что я, бабка Пелагея, чтобы тебе нравиться? – буркнул Костя.

– Не грубиянь! И не топчи мою лебединую песню своими грязными кедами! – моментально обиделся дед.

Комаров улыбнулся. Сам того не ведая, он угадал тайную симпатию деда. Улыбка, почти насильно растягивающая его губы, самым волшебным способом прогнала добрую часть хандры. А когда во дворе он вылил на себя ведро вкусной ледяной воды из колонки, то мир снова показался ему не таким уж и плохим. Костя даже сам сбегал к Анне Васильевне за завтраком. Первая же ложка каши окончательно привела его в себя.

– Не сердись, дед, – – пошел на примирение Комаров, – я был неправ.

– Я те дам, неправ, – раздалось ворчание с печи, – и не думай даже!

– Чего не думай? – замер в предвкушении чего-то забавного Костя.

– И не думай, что я с тобой тут долго мучиться буду. Вот как соблазню Пелагею, так и съеду от тебя. Вместе с печкой. И пусть Пензяк не думает, что он ее своими сиротским копиями сразил. У меня на его копии свои найдутся.

– Что за копии?